Мхитар Спарапет
Шрифт:
Скоро в лагере зазвучали трубы, войска янычаров выстроились по полкам. Сераскяр Абдулла паша на белом коне проскакал перед строем. Воины громогласно приветствовали его. Гладко выбритое лицо Абдуллы с подкрученными усами и крючковатым внушительным носом было неподвижно, словно неживое. Но стоило ему кинуть из-под редких своих бровей беглый взгляд, и он уже внушал страх и ужас.
С минуту испытующе поглядев на янычаров, Абдулла заговорил визгливым, будто бабьим, голосом:
— Богат Ереван — город гяуров-армян, о дети Магомета! Непобедимая длань пророка привела нас насладиться этими богатствами.
Двенадцатитысячная армия янычарской пехоты спустилась к реке. Они несли длинные деревянные лестницы для подъема на скалы Дзорагюха. Черная масса достигла берега и, как бы сжавшись в комок, влезла в реку. Выйдя на другой берег, турки взяли сабли в зубы, выстроились и стали карабкаться на крутой склон. А через их головы из лагеря били из пушек по городу.
Сражение началось…
Двое пашей, стоя на холме, следили за атакой своих войск. Около пятисот янычаров, одетых в красные штаны, уже достигли подножия отвесно висящей скалы. Они приставили к ней десятка два деревянных лестниц и бросились подниматься вверх. Навстречу им полетели камни, пули. Лестницы разваливались одна за другой. Убитые тут и там скатывались вниз. Но ставили новые лестницы, и янычары опять с криками бросались вверх.
В штурмующих уже летели горящие подушки и тряпки. Подушки рвались, и огненный поток перьев сыпался на головы теснящихся на берегу янычаров.
— О шайтан! — заскрежетал зубами Коч Али паша.
Берег покрылся трупами. Турки стали палить из пушек по домам, что лепились на скалах. Именно оттуда осажденные забрасывали штурмующих ливнем огня и камней. Дома обрушивались, и горящие их обломки опять же летели на головы турок.
— Уймите этот огонь! — с остервенением заорали паши, неизвестно к кому обращаясь.
С правой стороны, где каменная стена была ниже, а потому и прибрежный склон доступнее, большая толпа штурмующих достигла подножия скалы. Впереди бежал мулла, весь в белом, с непокрытой головой. Сабля, зажатая в его зубах, блестела на солнце. Сверху летели камни и пули, но мулла одним мигом взлетел по лестнице на вершину скалы и замахал саблей. Его догнали еще с десяток храбрецов.
— Машаллах!.. — возликовали паши.
Но радость их была недолгой. Муллу и его сподвижников изрубили саблями. А лестницу, по которой они взбирались, подпалили, и она обрушилась вниз.
— Шайтан! — рванул и рассек в гневе надвое свой плащ Ялгуз Гасан. — Что это за город! О аллах, как нам взорвать его скалы?..
На холме стоял чернее тучи сераскяр Абдулла. Он был в полном вооружении, над головой развевалось знамя султана. Жезл слегка дрожал в его руке.
— Опростоволосились? — не глядя на пашей, бросил он насмешливо.
— Прикажи, сераскяр, и я сам поведу на штурм слуг султана! — опустившись на колени, попросил Коч Али паша.
Абдулла, вскинув рыжую бровь, заскрежетал зубами и посмотрел вверх по течению реки. Там скалы были еще выше, и вскарабкаться на них не смог бы сам дьявол.
— Прикажи, господин сераскяр!.. Я молю тебя! Полки убывают! — снова взмолился Коч Али.
Паша махнул рукою в знак
Перешли реку и стали тяжело карабкаться вверх. Впереди шел Коч Али. Каждые три воина несли на плечах одну лестницу. Коч Али кинулся к одной из них, но в этот момент на плечо ему сверху грохнулся большой камень. Паша опустился на колени… Два аскяра потащили его к реке.
Камнелазы тоже не смогли достичь вершины. Их лестницы рушились. Аскяры в панцирях то и дело падали на камни. Между тем осажденные беспрерывно палили сверху…
Пришедший в себя Коч Али паша стоял перед сераскяром и, склонив голову, ждал его слов. Но сераскяр словно онемел.
Левый берег реки почернел от трупов. Штурмующие в отчаянии кидались на новые и новые лестницы. Но тщетно. Поток пуль, камней и горящих предметов не давал им опомниться.
Уже темнело. Абдулла паша отдал приказ прекратить штурм.
Мовсес сидел у полуразрушенного дома. Жена Карчик Ованеса перевязывала ему рану на левом плече. Обезумевший мулла с налитыми кровью глазами обрушил на него страшный удар, но, к счастью, сабля только скользнула по плечу Мовсеса, не то лежать бы ему сейчас, подобно сотням других, в церковной ограде. Мовсесу помогла сабля Карчик Ованеса — второго удара мулла уже не сделал: Мовсес вспорол ему живот.
— Болит, брат? — спросила жена Ованеса.
— Болит, только не эта рана, сестра, — тихо ответил Мовсес. — Есть другая. Ее не залечишь.
Он прикрыл глаза, и перед ним встала Арусяк. Как бы он был счастлив, если бы сейчас она врачевала его раны…
Две девочки-подростка принесли воды в кувшинах. Мовсес с жадностью выпил. Все нутро горело от жажды, целый день он не покидал позиций, а дочь Ованеса едва успевала набивать порохом ружье и подавать ему на стену. И он палил. После каждого выстрела падал сраженный турок. Но Мовсесу казалось, что это еще не тот, не убийца Арусяк…
Мовсес поднялся, попробовал пошевелить раненой рукой, но сморщился от боли. Сделал несколько шагов и вдруг увидел у ног поверженного муллу. Мовсес долго всматривался в остекленевшие глаза. Впервые в жизни он изрубил саблей человека. Человека или врага? Не пришел бы с мечом, не подох бы. И что им нужно? Неужели не могут иной ценой добывать себе блага жизни?
Мовсес с ненавистью в глазах переступил через убитого.
Вокруг царила радость. Женщины раздавали мужчинам завернутые в лаваш куски вареной курятины и разные соленья. И как они осмелели, эти женщины. Без умолку болтают, с нежностью смотрят даже на незнакомых.
Вороной конь воинственно раздувал ноздри, словно бы исторгая пламя. Его нагрудная броня, стальное забрало и края чепрака дымились от пота. Потягивая удила, он с трудом шагал по виноградной лозе.
Кёпурлу Абдулла паша оглядывал раскинувшееся вокруг войско. У палаток готовили пищу. Верблюды, повернув головы к востоку, жевали траву. Тут же толпилось много женщин и девушек. При виде паши все они падали ниц. То были армянские пленницы.