Шрифт:
Евгений Сыч
Ми диез
– Ты строил канал?
– Нет!
– Строил?
– Нет!
– Строил?!
– Да, то есть, нет. Строил, конечно, чего уж...
Старик проснулся, полежал, припоминая сон. Медленно, нехотя, встал, проковылял в санузел, слегка умылся. Растревоженный движением, заныл привычно живот. Захотелось сесть на унитаз, посидеть спокойно, но старик пошел обратно в комнату, опустился на колени перед кроватью, вытащил из-под нее ночной горшок - не стоило лишать шефов положенного. А что до запаха, то он его не чувствовал. Обоняние - необходимость и привилегия диких, цивилизация его обычно отбивает. В процессе жизни.
Окончив неизбежное, он лет - тянуть жизнь дальше. Лежачие всегда живут долго - дольше
– И все-таки мы построили канал, - донеслось из-за закрытой двери смежной комнаты - второй в квартире старика.
– Ну, строили, - легко, без натуги ответил старик.
– Ну и что?
– Построили!
– спорил голос из-за двери.
– Строили, - в который раз уточнил старик.
– Ты видел, чтобы по нему вода шла?
– лениво поинтересовался он.
– Чтобы не снизу вода и не от дождей, а настоящая большая вода, быстрая?
– Пошла, - после некоторого молчания отозвался тот, другой.
– Пошла? Ты видел?
– Самому не пришлось. Но ведь пошла!
– Пошла, не пошла, - ответил старик.
– Ты не видел, я не видел.
– Другие видели, - не унимался собеседник.
– Где они, те другие? И где та вода?
– В газетах писали.
– Где они, те газеты?
– Но были ведь!
– Газета - дело сегодняшнее, - сказал старик.
– Не зря же на них числа ставят, чтобы не перепутать. Сегодня пишут - есть вода, завтра пишут - нет воды, послезавтра вообще ничего не пишут. А то еще могут написать: воды нет, но она была. А вода - она или есть, или нет. И вообще, что тут общего - газеты и вода! Это что, одно и то же?
Так они переговаривались, не спеша, соблюдая вежливые долгие паузы, чтобы не помешать течению мысли собеседника. Они уважали друг друга и не любили, поэтому им было о чем поговорить. С тех пор, как тот, второй, поселился у старика, спрятавшись от прочих людей за его спиною, они разговаривали постоянно, и только когда приходил кто-то, второй затихал, нежитью прятался под старый диван, будто выпадал в другое измерение. Он и к старику-то являлся редко, а остальных людей просто не терпел.
Эти двое были последними из тех, кто строил канал. Но страна знала только одного - старика. Когда-то, на канале, его звали Л'оро, теперь именовали Лоро - на старости лет он вспомнил знатное имя предков. В пору строительства уточнять такие нюансы не стоило.
Канал. Праздник равных возможностей. Нет больше зон. Я копаю, ты копаешь, он и она копают. Возьмем теперь во множественном числе: мы копаем, вы копаете, они - оне копают. А если вычеркиваем меня? Тогда автоматически - пропадает: "мы копаем". Остается: ты копаешь, вы копаете, он и она, и они, и оне копают, копают, копают. А если не будет тебя и его? Тогда, наоборот, все, кроме "я", аннулируется. Это второй вариант, его лучше осуществлять в прошедшем времени, когда уже все выкопали.
Но звонят в дверь. Скрипнула дверь, отворяясь: старик не запирался, незачем было.
Пришли шефы - молодые, заботливые. Парень и девочка. Спросили старика о здоровье, прибрались. Потом девочка ушла на кухню готовить, а парнишка сел поближе к старику, взял блокнот и ручку, приготовился записывать.
– Поэтому-то театры, прежде спокойные, стали местом сборищ и диспутов, точно зрители понимали, что прекрасно, а что нет. И вместо господства лучших, там постепенно установилась какая-то непристойная власть зрителя, - продолжил вчерашнюю тему старик. Мальчик послушно записывал. Предполагалось, что Л'оро диктует мемуары - или собственные мудрые мысли по поводу и без повода. Но старик лукавил. Мысли, которые он наговаривал, принадлежали не ему. Долгое время на канале была с ним книга древнего философа, одна-единственная, и он зачитал ее так, что знал наизусть. Он и теперь помнил ее наизусть.
– С искусства начинаются обычно всеобщее мудрствование и беспокойство. За беззакониями следуют свободы. Когда все становятся бесстрашными знатоками искусства, это порождает в конечном счете бесстыдство. Ведь что это, как не бесстыдство - не считаться с мнением лучшего человека? Худшее бесстыдство - следствие чересчур далеко зашедшей свободы, - он сбился с мысли, отвлекся. Там, на канале, речь вели не о свободе, а о дисциплине. Там были и поэты. Они копали не хуже прочих. Может быть, они и написали нечто, кому ведомо? Он помнил только листки с корявыми рифмами о дисциплине и закономерных успехах. Другие поэты приезжали к ним из столицы на вечер: читали про радость созидания и про героев труда.
– Хороший законодатель, - продолжал старик свой диктант, будет убеждать поэта прекрасными речами и поощрениями. Если же есть случаи неповиновения, то следует принуждать творить надлежащим образом, чтобы в ритмах и гармониях заключались песни людей рассудительных, мужественных и во всех отношениях положительных. Чтить хвалебными песнями и гимнами живых людей, пока они не венчали свой жизненный путь прекрасным концом, небезопасно. А песнопения и пляски надо устраивать так, - старик замолчал на минуту, прикрыв глаза.
– Есть много произведений старых поэтов. Ничто не мешает выбрать из них именно то, что подобает и соответствует в данный момент. Произведения следует оценивать для этого, причем оценщиками должны быть лица не моложе пятидесяти лет. Пусть они произведут выбор из творений древних авторов и допустят те, что окажутся подходящими, а остальные либо совершенно отринут, либо же подвергнут многократным исправлениям.
Мальчик записывал. Но старик уже устал и прекратил диктовать. Мальчик закрыл блокнот и спрятал ручку. Его место заняла девочка. Она покормила старика чем-то полезным, потом шефы ушли.
– И все-таки мы построили канал, - вякнуло опять из-за двери.
– Ну и что?
– отозвался старик.
– Это было большое дело, и мы его сделали. Этим можно гордиться, только этим-то и можно гордиться. Мы можем этим гордиться.
– Ну, гордись, - ответил старик безнадежно.
– А ты не гордишься?
– Пускай другие мной гордятся, - сказал старик, - если это и вправду такое уж большое и нужное дело.
И заснул.
Разноплановые гусыни, у которых следы - углы с биссектрисой посередине, по холодному снегу шли. И на белой пустой странице геометрии стылый знак оставляла теплая птица, уходя в предвечерний мрак.
– ...Страна гордится вами, - наговаривал в маленький диктофон журналист, молодой, но, как видно, из ранних.
– Молодежь хочет походить на вас. Скажите, как стать на вас похожим?
– и журналист сунул микрофон старику в нос.
– Прожить столько же, - ответил старик.
– А еще, - не унимался корреспондент.
– Не думать о себе, - ответил старик.
– О тебе и без тебя найдется, кому подумать. Думать только о других. О других думать плохо.
– В каком смысле, уважаемый Л'оро?
– растерялся журналист.
– А во всех! Скоты они, другие. Всегда приходится ожидать от людей только гадости. Но говорить о других следует хорошо. Если вы всегда будете так поступать, до моих лет доживете. И таким образом - станете похожи на меня.
Журналист щелкнул кнопкой.
– Мысли неглупые, - сказал он, - только зачем же вслух? Сами говорите: "чтобы дожить".
– Чтобы до моих лет дожить, - невозмутимо отозвался старик, - а не Мафусаиловых. Мне его лет не надо. Мне - моих хватит.
Журналист ушел.
– Видишь, - сказал старику постоянный его собеседник.
– Тобой гордятся.
– А что им делать-то?
– ответил старик.
– Что им еще остается делать? Конечно - гордятся. Куда они денутся?
– Значит, канал наш - большое дело.