Миф абсолютизма. Перемены и преемственность в развитии западноевропейской монархии раннего Нового времени

Хеншелл Николас

ПРЕРОГАТИВА ПАТРОНАТА

Королевские прерогативы делали двор монарха центром политической жизни, поскольку благодаря своей абсолютной власти король оказывался в фокусе внимания. Это, в свою очередь, давало ему возможность исполь'зо-

¹ Sherman J. H. 1968. The Parlement of Paris. Eyre and Spottiswoode. P. 252.

² Miller J. 1987. Bourbon amd Stuart. George Philip. P. 34; Wilson C. 1988. King

William — a 1988 Assessment // Butler M., Price B. And Bland S. (eds.) William and

Mary. William and Mary Trecentenary Trust. P. 23.

вать

двор как инструмент для осуществления своих прерогативных решений и для объединения разнородных территорий своей страны. Главнейшей прерогативой монарха было назначение должностных лиц и патронат, под которым подразумевалось распределение титулов и достоинств, патентов и королевских хартий. Расположение короля было честью, его немилость — смертью обычно в фигуральном, но иногда и в буквальном смысле слова. Мало кто полагался на действия парламента или Генеральных штатов, хотя лоббирование там своих интересов стало в этот период искусной тактикой, особенно в Англии. Центром притяжения как в Англии, так и на континенте был монарх. Вопросы о покровительстве решались им одним, и все придворные мечтали повлиять на его выбор: в этом случае они обретали влияние и возможность оказать милости своим клиентам. Прошения о милостях могли дойти до правителя только через тех, кто имел к нему доступ. Следовательно, доступ к королевской особе был решающим фактором, а королевский двор открывал к нему путь. Это верно как для монархий с сильными сословными представительствами, таких как Англия, так и со слабыми, таких как Франция. Поскольку в монархическом государстве исполнительные полномочия были сосредоточены в руках одного человека, центр власти был там, где находился король. Те, кто присутствовал при отправлении его естественных нужд и социальных обязанностей, имели выгодный шанс снискать его милость и изложить свои политические предложения. При монархах–атлетах, каким был Генрих VIII, большинство политических решений формулировалось в мужской комнате для переодевания. В этом были свои преимущества. Так как главным для монарха было решить, кому он мог доверять, самым разумным представлялся выбор политических доверенных из числа близких друзей.

Ни один амбициозный человек не отлучался надолго от двора: конкуренция царила во всем, а соперники действовали стремительно. Придворные боролись за внимание короля на балах и на охоте, на маскараде и в комнате для совещаний, на службе и в постели. Ревность была яростной, споры жестокими, а дуэли, сопровождавшие придворные интриги, весьма опасными. На министерском уровне ставки повышались, поэтому профессиональные политики часто ставили на карту свою жизнь. Это было вызвано не кровожадностью монарха, а нежеланием лидеров фракций оставить побежденных соперников в живых и дать им шанс продолжить борьбу. События показывают, что враги, у которых остались личные счеты, могут погубить даже самых влиятельных государственных мужей, не имеющих в наше время возможности прибегнуть к помощи плахи и топора для устранения конкурентов.

Дабы упрочить свое положение, придворные объединялись в команду, или фракцию, — группу, связанную общей целью, или родственными уза–ми, или и тем и другим одновременно. И все же не только фракции определяли политику. Монархам следовало избегать двух крайностей. Те, кто, подобно Людовику XV, не уживались с назначенными министрами, выражали свое недоверие, отправляя их под суд. Фракции не чувствовали стабильности, так как понимали, что тот министр, которого они поддерживали, в любой момент мог оказаться в опале. Любовницы манипулировали Людовиком XV так же, как и политики: Людовик XIV никогда к их мнению не прислушивался, однако его наследник в постели вел политические беседы. Государи, позволявшие фракции монополизировать власть, как произошло в случае с Георгом III и Уолполом, видели, что остальные группировки выступают против. Людовик XVI сумел совершить обе ошибки. Решительные государи — Георг III и Людовик XIV — стравливали фракции друг с другом, чтобы таким образом получить наибольшую свободу действий.

Фракции стрехмились обрести власть и получить покровительство монарха. Они скреплялись родственными узами и отношениями клиентелы, и редко — политическими устремлениями. Если же это происходило, возникали фракционные коалиции; таковыми были политические группы, соперничавшие во время разрыва Генриха VIII с Римом

в 1530–х годах. Хотя заявления соперников часто принимались историками за их политические убеждения, политические разногласия редко составляли подлинную суть политического конфликта. Главным было то, кто участвовал в борьбе. В 1730–х годах российской императрице Анне Иоанновне был выдвинут ультиматум: передать прерогативы объявления войны и заключения мира, раздачи титулов и основных должностей в компетенцию Верховного тайного совета, что можно представить как попытку превратить Россию в конституционную монархию, основанную на дворянской олигархии. Но, вероятно, это было обычной борьбой за власть. Оппозицию Верховному тайному совету составляли представители высшей знати, оказавшиеся не у дел.¹

Центральным правительствам не доставало развитой системы местного управления. Старая привычная концепция сводилась к тому, что английские монархи не могли быть «абсолютными», так как не имели эффективно действующей бюрократии на местах. Она оказалась ложной, когда выяснилось, что правители Франции испытывали те же трудности. Большинство монархов раннего Нового времени сталкивались с извечной проблемой: как убедить провинциальную знать действовать в. интересах короны. Им требовалась поддержка тех, кому реально принадлежала власть на местах. Любая административная политика или реформа, проводимая государями, учитывала это обстоятельство, и должна рассматриваться в данном контексте. Монархи, как пауки, находились в центре охватывавшей всю стра-

Black J. 1990. Eighteenth-Century Europe. Macmillan. P. 411.

ну паутины связей патронов и клиентов. Они дергали за ниточку, и периферийные агенты откликались. Известно, как этот механизм функционировал во Франции, однако особенности управления в Австрии, Пруссии и России, где производились серьезные попытки расширить государственный контроль, а именно привлечь местное дворянство к государственной службе, до сих пор остаются неизученными.

Эффективность осуществления королевской власти на местах зависела от покровительства центра. Двор был основным инструментом воздействия на правящую элиту, и сбои в его работе означали катастрофу. Дворы Карла I, Иосифа II и Людовика XVI перестали привлекать местные элиты в центр; вместо того они сделались раем для королевской клики, а изгнанные фракции занимались подготовкой восстания. Государям эпохи Просвещения было сложно разрешить возникшую проблему, так как придворный церемониал утомлял их. Поэтому Екатерина II достигла успехов больших, чем ее австрийский коллега. Предпочитая в приватной обстановке неформальное общение, она царила при дворе, прославившемся своей пышностью.¹ Третий участник «просвещенного» трио — Фридрих II — остается загадочной фигурой. Судя по молчанию биографов, у него не было двора. Поэтому неосторожно утверждать, что прусский двор еще ждет своего исследователя.

ФИНАНСОВАЯ ПРЕРОГАТИВА

Финансовые прерогативы породили наибольшее количество споров. Ее использование обеспечивало корону собственными регальными доходами, в которые входили поступления с королевских земель, судебные отчисления и платежи знати королю как своему феодальному сеньору. Некоторые юристы говорили о существовании прерогативы налогообложения. Но оно представлялось весьма спорным, поскольку такая прерогатива подразумевала право государя изымать собственность подданных и ущемляла их права. Мнения историков, так же как и мнения современников, разделились: некоторые исследователи признавали ее существование, другие — отрица-ли.² Неразбериха возникла оттого, что некоторым монархам раннего Нового времени удавалось получить финансовую независимость, не прибегая

¹ De Madariaga. 1990. Catherine the Great // Scott H. M. (ed.) Enlightened Absolu

tism. Macmillan. P. 310-311.

2 KoenigsbergerH. G. 1 9 8 7. Early Modern Europe 1500-1789. Longman. P. 1 8 2 ; Za-

g o r i n P. 1 9 8 2. . Rebels and Rulers 1500-1660. C a m b r i d g e University P r e s s. P. 9 1 ; B e h