Миф абсолютизма. Перемены и преемственность в развитии западноевропейской монархии раннего Нового времени

Хеншелл Николас

Прерогативы, в которых воплощалась королевская власть, в раннее Новое время имели два основания. Первым был тезис, заимствованный из сочинений Бодена, гласивший, что в государстве должна существовать только одна власть, суверенная, или верховная, а не разделение полномочий между монархом и феодальными сеньорами, характерное для Средних веков. Вторым основанием была вера в то, что Бог сделал короля своим наместником на земле, и эта должность наследуется в правящем семействе. Так как Боден не определил, кто именно должен о б л а д а т ь с у в е р е н и т е т о м, то в совокупности оба основания породили теорию божественного права королей. Запрещено выступать даже против дурного короля (долг непротивления). Можно сопротивляться дурным приказам, однако подданным следует смириться с их последствиями (долг пассивного повиновения). Короли несут ответственность перед Богом, который в свое благословенное

время разберется с дурными правителями, а пока подданным следует покоряться им. Эта идеология вытеснила средневековые представления о феодальном контракте, согласно которому подданные могли разорвать свою клятву верности, если король не выполнял взятые на себя обязательства. Однако в XVIII столетии идея контракта приняла иную форму. Монарх правил в соответствии с «общественным договором», по которому он был обязан улучшать благосостояние людей, а те — повиноваться ему. Вариант, при котором стороны отказались бы недовольны выполнением условий, не оговаривался.

Но существование прерогатив не означало, что король мог поступать так, как ему вздумается. Монарх обладал властью, поскольку был источником и хранителем права: следовательно, он должен был действовать законно или потерять свою власть. Право в основном формировалось не из издаваемых им самим законов. «Основной закон», который он обещал сохранять в своей коронационной клятве, подчинял короля законам божествен–ным и естественным (впрочем, достаточно туманным), а также обычному праву страны, в котором воплощались права его народа.¹

ГЛАВНЫЕ ПРЕРОГАТИВЫ

Теперь следует определить, какие именно права имели монархи раннего Нового времени. Поскольку монархиями в этот период являлись почти все государства, представляется возможным провести сравнительный анализ королевских прерогатив. То, что историки не уделяли достаточного внимания проблемам королевской власти, вызывает недоумение. В Англии вигская историография концентрировала внимание на тех элементах конституции, которые способствовали формированию свобод, а не на тех, которые укрепляли власть. На континенте историки существование власти монарха принимали как должное, но не изучали. Убежденность историков в агрессивности «абсолютизма» порождала невнимательное отношение к неотъемлемым полномочиям короля, к jure majestatis, которым он всегда обладал.

Современники их равнодушия не разделяли. Королевские прерогативы перечислялись в десятках трактатов с уничтожающей скрупулезностью, но этот материал еще не подвергался систематическому исследованию. Сегодня кажется, что в большинстве государств королевские права были сходны, если не идентичны. Вариации возникали вследствие отдельных удачных попыток аристократических советов и штатов присвоить королевские прерогативы. Как правило, монархи контролировали внешнюю политику, назначали министров и должностных лиц, созывали сословное представительство, обладали законодательной инициативой, собирали феодальные и регальные налоги, учреждали новые суды и административные органы, регулировали торговлю, промышленность и чеканку монеты, даровали хартии, контролировали дороги, миловали осужденных и были источниками знатных достоинств и патроната.

Эти полномочия назывались абсолютными, то есть решения по их использованию принимались только королем. В сфере их действия он мог беспрепятственно делать все, что заблагорассудится, без чьего-либо вмешательства. Ни внутри, ни за пределами государства не было власти выше королевской. В эпоху, когда далеко не все считали королевское слово последним, было важно внедрить идею, что действия короля по закону не могут ставиться под сомнение. По мнению Боссюэ, апологета Людовика XIV, король не подчинялся никакой человеческой власти: если он поступал неправильно, не существовало законных средств контроля или исправления

Bluche F. 1990. Louis XIV. Basil Blackwell. P. 128.

его действий. Боссюэ выдвинул четыре тезиса. Король ни перед кем не отвечал за свои поступки; если он принимал решение, все другие отменялись; ни одна власть не могла ему препятствовать; однако он не исключался из сферы действия закона.¹ Эти положения стали определением «абсолютизма» и были справедливы как в отношении английской короны, так и континентальных монархий, как для эпохи Тюдоров, так и для времен Ганноверской династии. Оксфордский словарь английского языка говорит, что королевские прерогативы «теоретически не подлежат ограничению». Парламент мог объявить импичмент министрам,

но король находился в неприкосновенности — в отличие от испанских монархов, которых можно было привлечь к суду, как любого из их подданных.²

Король мог объявить о расширении своих прерогатив, и в таком случае они начинали противоречить правам подданных. Это могло произойти в моменты напряженности, когда монархи были вынуждены идти на слишком резкие и односторонние заявления. Так поступил Людовик XIV в 1766 году, когда объявил себя единственным источником власти и права. В этом высказывании, которое обычно приводится как классический постулат «абсолютизма», не упоминается о правах подданных — или парламентов, олицетворявших эти права. Поскольку французская конституция была достаточно расплывчатой и содержала различные элементы, то при одностороннем подходе к ней легко впасть в заблуждение.

Французские юридические трактаты нередко говорят о законодательной прерогативе короля. О том, сколько сложностей с ней связано, мы уже упоминали выше. По убеждению историков — «абсолютистов», право монарха издавать такие законы, какие ему угодно, распространялось на права и свободы подданных, которые в действительности исключались из его компетенции согласно данному королем обязательству уважать их. Французские короли способствовали созданию сходной иллюзии, когда заявляли о своем безраздельном праве осуществлять законодательную власть. Поэтому так важно провести границу между риторикой и реальностью. Французские короли не имели возможности издавать такие законы, какие им за–благорассудится.³ Их законодательная прерогатива заключалась в неограниченном праве вносить законы на рассмотрение. Право утверждать законы, если они соответствовали установленным принципам равенства, принадлежало парламенту: без его утверждения законы не вступали в силу. Напротив, английские короли не обладали исключительной законодательной инициативой: их прерогатива состояла в праве вето. Французские

¹Le Brun ('ed.). 1967. Politique tir'ee des propres paroles de l'Ecriture Sainte. Droz.

P. 92-97.

2 Kamen H. 1983. Spain 1469-1714. Longman. P. 148.

3Bluche. 1990. P. 130.

монархи усложняли ситуацию тем, что передавали парламенту те дела, которые английские короли сочли бы политическими: например, составление завещания или объявление войны. Они принимали решение и ожидали, что парламент одобрит его без возражений.

Предложенная Монтескье теория разделения властей создала в этой области еще большую историографическую путаницу. Монтескье утверждал, что в хорошо организованной монархии исполнительная и законодательная власти отделены друг от друга и таким образом гарантируют свободы подданных. Этого не было ни в Англии, ни во Франции. В обеих странах исполнительная власть принадлежала монарху и он же творил законы с согласия законодательного органа — парламента.

Король претендовал и на право контролировать религиозную принадлежность своих подданных. В Англии оно оспаривалась парламентом, а во Франции, Испании и Австрии — папой. Кроме того, большинство списков, в которых перечислялись прерогативы, включали в себя довольно нечетко определенные чрезвычайные полномочия, предоставлявшиеся монарху в кризисных ситуациях. Этот аргумент — raison d''etat — позволял ему попирать права подданных, которые в обычной ситуации были неприкосновенны. Ришелье и Оливарес прославились использованием таких приемов, и на этом основании некоторые историки предположили, что они сделали государство «абсолютистским». И все же у нас нет оснований считать эти чрезвычайные мероприятия установленными нормами управления. Они оставались исключениями из правил, и, следовательно, французская монархия сохраняла свой правовой статус.¹ В то же время в Англии, где обычные прерогативные права применялись в чрезвычайных ситуациях, она представляла собой противоположную модель. Некоторые исследователи полагают, что после 1688 года королевские прерогативы здесь использовалась очень редко.² Действительно, если забыть о том, что монарх, как правило, обладал рядом прерогатив, тогда Англию и в самом деле можно представить как особый случай.