Миф абсолютизма. Перемены и преемственность в развитии западноевропейской монархии раннего Нового времени

Хеншелл Николас

тия, была вытеснена с государственной службы юристами–буржуа и бюро–ратами «дворянства робы». Одно серьезное исследование, посвященное знати Нормандии, заставляет серьезно усомниться в этом утверждении, хотя неясно, насколько типичной была ситуация в этой провинции. Лишь немногие представители знати испытывали экономические трудности, несмотря на сложные условия. Главное открытие, относящееся к данной проблеме, заключается в том, что многие чиновники уходили со своих должностей, как только аноблировались, и смешивались с существующей знатью. Они женились на представительницах влиятельных фамилий и усваивали стиль жизни дворянства. Хотя в первом поколении поведение людей еще различалось, адаптация происходила быстро и препятствовала образованию двух разных дворянств, активного и пассивного. В XVII веке две трети знати, за счет которой возвышались их соперники–буржуа, возвысились таким же образом менее ста лет назад. Начиная по крайней мере с XIV века дворянство западной и восточной Европы формировалось и пополнялось людьми, служившими короне. Аристократы всегда морочили голову своим современникам — а также историкам — легендами о древности своего рода.

Тридцать

лет назад Хэкстер мудро заметил, что средние слои всегда стремились возвыситься. Очевидно, мифы не так легко уходят со сцены. В каждом столетии — от XII до XX — историки всех европейских стран объявляют возвышение буржуа уникальной особенностью своей эпохи. В раннее Новое время единственной новацией было создание новых правил для прежних участников процесса. В Западной Европе корона все более обогащалась за счет амбиций тех, кто пробивался и покупал должности. В Восточной Европе прежним реалиям был придан официальный вид табелей о рангах, формально иерархиезировавших знать согласно положению на государевой с л у ж б е, чтобы сгладить давние трения. Старые знатные семейства продолжали доминировать в новых формах, в то время как обычно считается, что государи открыли путь незнатным, деньги и службу которых они собирались использовать. Устройство королевских армий также опровергает утверждение, что «абсолютизм» был инородной надстройкой общества. Армия, в которой офицеры, происходившие из знатных семей, командовали своими зависимыми людьми и экипировали их за собственный счет, является свидетельством общности интересов знати и короны.¹

Итоги данной дискуссии могут существенно повлиять на содержание понятия «абсолютизм». Возникают сомнения в том, действительно ли знать

¹ BittonD. 1969. The French Nobility in Crisis. Stanford; Wood J. B. 1980. The Nobility of the Election ofBayeux 1463-1666. Princeton University. P. 69-98; Lander J. R. 1973. Ancient and Medieval England. Harcourt Brace Jovanovich. P. 159-163; Hex-ter J. H. 1 9 6 1 // Reapprisals in History. Longman. P. 71-116.

претерпевала изменения в соответствии с запросами нового режима. Более уместно было бы сказать, что правительство было вынуждено приспосабливаться к менявшемуся положению знати. Кроме того, следует с осторожностью относиться к предположению, что знать препятствовала усилению королевской власти. Безусловно, некоторые дворяне сопротивлялись контролю правительства, особенно если прежде они с успехом тиранили города и деревни, а теперь этой возможности лишились. Однако не вся знать находилась в конфронтации с абсолютной властью. Некоторые дворяне ей содействовали, если им было выгодно. Королевские прерогативы были не просто механизмом управления, но и открывали богатые возможности. Только бюрократия, свободная от произвола влиятельных лиц, могла бы освободить монархов от необходимости потакать требованиям элиты. Присутствие такой бюрократии считалось концептуальной составляющей понятия «абсолютизм», но доказательств ее реального существования нет. Чтобы правительство могло избавиться от притязаний «старой» знати, ему потребовалась бы социальная революция, которой так никогда и не произошло. Поэтому действие абсолютной королевской прерогативы на практике сдерживалось необходимостью учитывать интересы земельной знати.

ПРЕРОГАТИВА ИНТРОНИЗОВАНА

Изумленные туристы бродят по Версалю, Шенбрунну и Касерте и не могут поверить, что все это великолепие предназначалось для одной семьи. Целью монархов было вовсе не пустое самолюбование. Концентрация огромной прерогативной власти в руках одного человека порождала множество вопросов. Республиканская традиция не умерла и предлагала альтернативную модель государственного управления. Республика Соединенных Провинций олицетворяла собой молчаливый вызов всем королям (Людовик X I V осознал это в 1672 году), а в 1640–х и 1650–х воинствующая республиканская идеология подняла голову во Франции и Англии. Так как защищаться от нее с помощью рациональных доводов представлялось сложным, монархия была вынуждена подчеркивать свои духовные, мистические элементы. На величие суверена нельзя было смотреть, чтобы не осквернить его взглядом: приговор приводится в исполнение над изображениями предателей, если сами они не были пойманы. В 1661 году восковая персона одного голландского дворянина была обезглавлена в присутствии короля. Это было обращение — отчасти намеренное, отчасти инстинктивное — к атавистическим импульсам, древним, как сам человек. Так возникал мир, описанный в книге Фрэзера «Золотая ветвь», с его королями–священниками, сверхъестественными силами, королевскими жертвоприношениями и табу. Революция 1688 года не смогла лишить королей способности исце–лять, и очередь людей, желавших вылечиться, не иссякала вплоть до царствования королевы Анны — хотя говорят, что Вильгельм III во время наложения рук бормотал: «Дай тебе Бог побольше здоровья и здравого смысла».

Возможны были различные степени приближения к монарху, однако все же персона короля была священна и неприкосновенна. При любом дворе обязанности слуг во время купания и облачения монарха исполнялись — реально или символически — придворными высшего ранга, дворянами или членами королевской семьи. Лицезрение монарха было упорядочено: лишь избранным позволялось находиться при его особе в интимные моменты. Людовик XIV активно использовал право доступа к этим публичным ин–тимностям, чтобы продемонстрировать придворным ту или иную степень своего расположения.¹ Особый статус монархии, как это ни парадоксально, акцентуировался через

ее публичность, так как при этом появлялась возможность облекать самые обыкновенные действия государя почти небесным достоинством и величием. Точность и пунктуальность были необходимыми качествами для правителя, биоритмы которого сопоставлялись с гармонией небесных тел. Говорят, что придворные сверяли часы по передвижению Людовика XIV. Им предписывалось кланяться блюдам, на которых лежала пища государя, и серванту, в котором лежало его белье. Главным ритуалом при многих дворах была трапеза. Ел только король: остальные смотрели. Каждое блюдо подавал склонившийся на одно колено дворянин. Каждый раз, когда король отпивал из кубка, раздавался сигнал трубы или пушечный салют.

Н у ж н о отметить, что Версаль при Людовике XIV не был высшей формой развития придворного церемониала, как часто ошибочно полагают. Испанский двор окружил персону государя мелочным протоколом, по сравнению с которым ритуалы «короля–солнца» выглядели упрощенными. Простолюдинам под страхом смерти запрещалось прикасаться к королю. В середине XVII века королевские домоправители позволили ста дворянам носить шляпы в присутствии монарха. Но это было только начало. Эти сто делились на три категории: одни могли надеть шляпу перед тем, как заговорить с королем, другие оставались с непокрытой головой до конца своей речи, третьи надевали шляпу, как только начинали говорить.² В остальном испанский двор был строгим. Коронационного ритуала не было, а на портретах король изображался не в величественных одеяниях, а в простом черном камзоле. Подъем и отход ко сну не были публичными действами, как во Франции. Филипп IV был невидим и недосягаем, скрыт от взглядов толпы в глубине

¹ Elias N. 1983. The Court Society. Basil Blackwell. P. 84-85.

2 Elliott J. H. 1977. Philip II of Spain // Dickens A. G. (ed.) The Courts of Europe.

Thames and Hudson. P. 173-175.

своего дворца и постоянно окружен одними и теми же лицами. Обедал он молча и в одиночестве.

Вопреки расхожему мнению, церемонии французской монархии были одними из самых непринужденных в Европе. Прославленные ритуалы Версаля не были исключением. Никто не опускался на колени перед Людовиком XIV; придворным не запрещалось поворачиваться к нему спиной, как то было в Лондоне, Мадриде или Вене. Француз кланялся своему королю, как поклонился бы любому человеку благородного звания. Король Англии открывал парламент, восседая на троне в парадном одеянии, в короне, со скипетром и державой. Король Франции облачался в свои регалии только дважды — во время коронации и лежа в гробу. На троне он восседал только тогда, когда нужно было произвести впечатление на важное иностранное посольств или приструнить парламент. Хотя «король–солнце» и имел постоянную охрану, жил он на публике. Находясь днем и ночью на всеобщем обозрении и имея возможность уединиться только в постели с любовницей, он вел себя так, как вели себя его предки. Генриха III убили, когда он давал аудиенцию, сидя на ночном горшке.

В последние два десятилетия историки активно занимались сопоставлением внутренней планировки дворцов и протекавшей в них общественной и политической жизни. В результате королевские покои стали новым видом исторических источников. Их устройство проливает свет на то, что одновременно было главной целью и организующим фактором жизни двора — на способы регулирования доступа к монарху, которому приходилось каким-то образом ограждать себя от постоянно возраставшего числа назойливых придворных. Доступ к монарху следовало регламентировать. Его статус — или статус его министра — определялся тем, сколь долго они заставляли просителей ждать своего появления. Говорят, что кардинал Уол–си заставил одного из них ждать в передней несколько лет. В Англии проблему доступа решала длинная анфилада комнат, которую нужно было преодолеть, чтобы предстать перед королем; причем чем дальше находилась комната, тем уже был круг лиц, допущенных туда. Дворы Австрии, Испании, Саксонии, Бранденбурга и Баварии были организованы сходным образом. Версальский двор функционировал совершенно иначе. Королевская спальня в определенной мере была открыта всем желающим. Важен был тот момент церемонии пробуждения короля, когда зрителям позволялось войти: престижнее было лицезреть короля в ночной сорочке, чем в халате, небритым, а не побрившимся, в коротком парике, который он носил ночью, а не в длинном, который надевался утром. «Entrees» проходили в три этапа. Придворные ожидали в передней, покуда их не приглашали войти в спальню. Вскоре им приходилось уступать места своим менее привилегирован–ным собратьям, но каждый старался пробыть в комнате достаточно долго, чтобы оказаться замеченным королем.¹

В этом не было ничего нового. Начиная с раннего Средневековья короли были окружены церемониями и ритуалами. Однако в раннее Новое время два изменения придали традициям свежее звучание. Во–первых, теперь двор стремился обосноваться в столице, а не паразитировать, разъезжая по резиденциям знати. Создание постоянных резиденций, подобных Версалю, позволяло монархам довести искусство самопрезентации до совершенства. Во–вторых, появилось искусство барокко, ясно показавшее, насколько все прочие стили были непригодны для пропаганды королевской власти. Гиды в Шарлоттенбургском дворце рассказывают, как в 1700–х годах пришлось переписывать портреты казненного в 1660–х Великого Электора. Над скучным изображением маленького толстого человечка будто бы взмахнули волшебной палочкой, украсив его вычурными жестами и изысканными драпировками. Ловкие оформители создавали из скульптур и фонтанов, травы и деревьев, стекла и мрамора, росписей и лепнины главный символ монархии — Версаль. В искусстве визуального воздействия и контроля над аудиторией художники эпохи барокко не знали себе равных, заставляя звучать все струны человеческой души. Лебрен и Ленотр для монархии Бурбонов были теми, кем для нас является Стивен Спилберг.