Миф абсолютизма. Перемены и преемственность в развитии западноевропейской монархии раннего Нового времени

Хеншелл Николас

«Политическое завещание» Марии–Терезии (1750) делает совершенно ясным тот факт, что она возражала не против существования сословного представительства как такового, а против его связей с придворными интригами: министры возбуждали оппозицию в провинциальных представительствах, чтобы помешать планам своих противников. Представительства лишились одних административных функций, однако сохранили другие. Корона и представительство были не оппонентами, а партнерами в грандиозной программе реформ, проводившихся Габсбургами в 1740-1780 годах. Большая ее часть обсуждалась и проводилась королевскими чиновниками и постоянными комитетами представительства совместно.² На начальном этапе политика правительства частично находилась в руках должностных лиц провинциальных ассамблей: в Штирии штат чиновников сословного представительства был большим, чем штат французского интенданта. Лучше всего о сохранившейся власти представительства свидетельствует

горячее желание Иосифа II от него избавиться.

Швеция всегда занимала важное место в историографии «абсолютизма». Однако при более тщательном исследовании «абсолютизма» Карла XI обнаруживаются его новые особенности. В 1686 году шведское сословное представительство, вовсе не пребывавшее в бездействии, назначило комиссию, которая начала кодификацию средневековых законов. Полученный результат до сих пор служит основой юридической системы современной Швеции.³ В последние годы Данию также представляют кузницей «абсолютизма». Уход со сцены датского представительства был неожиданным и бесповоротным. Но изучение истории Шлезвига и Голынтейна показывает, что на местном уровне его участие в политике не закончилось в 1665 году.⁴

¹Dickson P. G. M. 1987. Finance and Government under Maria Theresa. Oxford

University Press. P. 275-296.

² Scott H. M. 1990. Enlightened Absolutism. Macmillan. P. 157-158.

³ Black J. 1990. P. 335.

⁴ Kruger K. 1987. Regional Representation in Schleswig and Holstein // Parliaments,

Estates and Representation, 7, no. 1. 33-37.

На низшей ступени корпоративной организации (ландшафты) оно стало более интенсивным. Представители вели переговоры об увеличении налогов непосредственно с королем и брали на себя обязанности по сбору денег. Эти провинции находились в особом отношении к датской короне, однако маловероятно, что в других местах обычаи были совершенно иными.

Бранденбургский парламент, согласно мнению историков, постигла та же участь, что и французские Генеральные штаты. Уничтожение его, преданного забвению после 1652 года, играет важную роль в демонологии «абсолютизма». И вновь правда оказывается более прозаичной. Полностью парламент Бранденбурга редко собирался и до 1652 года.¹ Его исчезновение всего лишь повысило значение местных ассамблей (крейстагов), сделав их органами, одобряющими налоги, вводимые в сельской местности. В 1769 году они получили право назначать кандидатов на пост ландрата, главного должностного лица в данной местности. Проведение полных дие–тов было дорогостоящим и сложным делом: по всей Германии государи предпочитали консультироваться с небольшими комитетами, уполномоченными действовать от имени представительства.² Великий Электор вытеснял сословное представительство не из тех сфер, где их действия были полезны и легитимны, а лишь из тех, в которых они представляли для него угрозу, претендуя на подтверждение его суверенитета или на переговоры с иностранными державами. Решение о приостановке в работе парламента 1653 года обычно называется одной из основных хартий «абсолютизма». Это странно, поскольку документ подтверждает все древние права, привилегии и свободы сословного представительства, его контроль над налогообложением и право консультаций по вопросам внешней политики (право, которое Карл II, современник этих событий, наотрез отказался разделить со своим парламентом).³ Не считая чрезвычайных ситуаций, Великий Элек–тор издавал налоги с одобрения представительных органов, отказывался собирать не вотированные ими налоги (а именно акцизные сборы с дворян) и пресекал все попытки введения акцизных сборов, несмотря на оппозицию со стороны представительства Клевской марки. Это не совсем Великий Электор, который изображается в учебниках.

Теперь нам лучше известна история кастильских кортесов, в последний раз собравшихся в 1664 году. Традиционно нам представляют долго агонизировавшее учреждение, которому корона с радостью нанесла coup de

¹ Macartney C. A. 1970. The Habsburg and Hogenzollern Dynasties in the Seventeenth and Eighteenth Centuries. Macmillan. P. 229.

²BushM. 1983.P. 107;GagliardoJ. G. 1991. Germany underthe Old Regime. Longman. P. 104.

3 Macartney C. A. 1970. P. 230, 234.

grace.¹

И все ж е в предшествовавшие десятилетия кортесы проявляли большую, чем когда-либо ранее, активность. На их рассмотрение часто представлялись вопросы, входившие в королевскую прерогативу, а министры были депутатами, сам Оливарес представлял Мадрид. Необходимо было действовать осторожно и давать немало взяток. Кортесы были механизмом одобрения, однако если запросы короны выходили за пределы компетенции ассамблеи, ей приходилось обращаться напрямую к представленным городам. В 1640–х годах было принято решение вернуться к прямым переговорам с городами, поскольку их было представлено только двадцать три. Если «абсолютизм» в действии таков, то он являет собой довольно нелепое зрелище. Консультативная деятельность не прекратилась: она продолжалась на более низком уровне. Власть была не централизована, а рассредоточена. Кортесы были уничтожены не решением короны, а властью городов.²

КОНФЛИКТ

Если сотрудничество короны с консультативным органом было нормой, ее нельзя было гарантировать парламентским способом. Изменение формы правления было наиболее серьезным предупреждением. Если конституционный маятник резко отклонялся в одну сторону, то вскоре — в противоположную. Монархия вырождалась в деспотию, если монополизировала власть, которую следовало разделять: деспотизм провоцировал возмездие за неправильное использование прерогатив, которые впоследствии правителям приходилось восстанавливать. В XVIII столетии этот процесс развернулся в Швеции. На своей коронации в 1697 году Карл XII не произнес присяги и сам возложил на себя корону. Он ни разу не созывал сословное представительство, а его политика противоречила закону. Установившийся в 1720 году парламентский режим, стремясь не допустить возобновления деспотии, передал прерогативу управления политикой в руки представительства, которую Густав III вернул себе в 1772 году. Каждый этап сопровождался институционным конфликтом вокруг политических вопросов, даже если его провоцировали фракции, а не институты.

Различные виды сословных представительств — на время или постоянно — завоевывали контроль над различными аспектами управления, которые в обычных обстоятельствах находились в сфере действия королевской прерогативы. В XV — XVII веках в некоторых государствах Германии пред-

¹Myers A. R. 1975. Parliaments and Estates in Europe. Thames and Hudson. P. 98.

² Thompson I. A. A. 1984. Crown and Cortes in Castile, 1590-1665 // Parliaments,

Estates and Representation, 4, no. 2. P. 125-133.

ставительства контролировали внешнюю политику. Они также формировали постоянные комитеты, которые вели консультации по различным аспектам внутренней политики, распределяли и собирали налоги, а также приурочивали их взимание к особым надобностям. Так же обстояло дело и с французскими провинциальными штатами, национальными представиель–ствами в Португалии, Арагоне, Сицилии, Богемии, Австрии и Швеции. В XVI веке в Богемии, а в XVIII веке — в Швеции представительства контролировали аноблирования. В Дании, Арагоне, Австрии, Богемии, Сицилии, Восточной Пруссии, Бранденбурге, Клеве и Пфальце, а также во французских областях со штатами сословные представительства обладали правом назначатьчиновников. Королевская прерогатива назначать министров и придворных должностных лиц также не была неприкосновенной. Этот вопрос, бывший яблоком раздора еще в средневековой Англии, приблизил начало гражданской войны в 1642 году, когда оппозиция потребовала предоставить ей контроль за ополчением и составом королевского совета. Польский сейм, обладавший всеми этими — и даже большими — полномочиями, был уникальным явлением раннего Нового времени.¹ Поэтому польский король в глазах европейских государей олицетворял собой пародию на монарха.

Как правило, в раннее Новое время сословные представительства не контролировали законодательство и налогообложение, которое, следуя логике, являлось его составной частью. Даже в Англии законодательный суверенитет парламента начал признаваться только в конце XVIII столетия, а в конце XVII столетия он лишь определял конституционную доктрину, решительно отдававшую суверенитет в руки короля. Законодательная инициатива и налогообложение являлись одними из древнейших прав монархии, и в этот период им обладали немногие представительства, за исключением английского парламента. Закон творился королем, и король же облагал народ податями.