Миф абсолютизма. Перемены и преемственность в развитии западноевропейской монархии раннего Нового времени

Хеншелл Николас

выводы

Абсолютные монархи не стремились к неколебимой власти над всем, о чем они только могли помыслить, как предполагает концепция «абсолютизма». Определение абсолютной власти имеет особую специфику. Во–первых, такая власть исключает право на сопротивление или на условную верность, на которые претендовали как французская знать до XVI столетия, так и венгерское дворянство до 1687 года. Абсолютная власть требовала повиновения. Во–вторых, при абсолютной власти государственные дела являются прерогативой монарха, а не находятся в ведении аристократических советов или сословного представительства. Абсолютная власть несовместима с конституционными соглашениями, такими, что были навязаны российской императрице Анне в 1730 году и шведскому королю Фридриху I в 1720 году, согласно которым королевская прерогатива управлять политикой передавалась в руки аристократических собраний под председательством государя.

Напротив, абсолютные монархи со своими министрами советовались, но их слово всегда было последним. Государства, где вопросы внешней политики и контроля за вооруженными силами находились в ведении комитетов, а право принимать решения принадлежало сословному представительству, назывались республиками. Монархия, которая терпела подобные унижения, была не более чем квазиреспубликой. Смыслом и отличительной характеристикой монархии была не передача власти по наследству (королей могли избирать), а контроль над политикой одного человека или его доверенных лиц. Все прочие виды монархии не были достойны этого названия. Выражение «Король правит сам» было одним из многих девизов Людовика XIV. Эти простые критерии отражают суть монархии. Они объясняют мотивы схваток за корону и то, почему борьба за влияние на венценосцев была столь упорной.

В этом смысле монархи Ганноверской династии обладали властью столь же абсолютной, что и Бурбоны и Габсбурги. Английская монархия долгое время была сильнейшей в Европе. В то время как она становилась все более абсолютной, на континенте монархии постепенно начали имитировать английскую модель. Концепция «абсолютизма», согласно которой королевская власть распространяется на законодательство и налогообложение, исключает из круга нашего рассмотрения Англию. Но тогда из нее следует исключить все остальные государства раннего Нового времени, ни в одном из которых, за исключением России, люди не могли бы подчиниться столь

деспотическим порядкам. По–иному можно рассматривать и революционные конституции, принятые в 1788 году в Америке ив 1791 году во Франции. Их оригинальность заключалась не в признании прав представительных органов вотировать налоги: абсолютные монархи свободно допускали это на протяжении столетий, хотя права представительств были в этих документах расширены. Прежде всего их новизна заключалась в наступлении на королевскую прерогативу. В статьях, касавшихся исполнительной власти, открыто отрицался абсолютный контроль одного человека над внешней политикой: право американского президента объявлять войну было подчинено решениям Конгресса, а право французского короля — Национальному собранию. Подобные антимонархические ограничения создавались не только в ходе революций. Некоторые государи были способны на самопожертвование. Не вступившая в действие конституция, написанная в 1782 году Леопольдом Тосканским, разделяла бывшие королевские прерогативы заключения договоров, объявления войны и сбора армии с выборной ассамблеей. Примечательно, что перед этим он изучал принадлежавший ему экземпляр конституции штата Пенсильвания.¹

Предписанные конституциями меры не были беспрецедентными, однако никогда ранее они не фиксировались в писаных документах такого рода и не предлагались в качестве образца для человечества. Они завершили эпоху, когда абсолютная власть была повсеместной формой правления — хотя и не в таком виде, в каком ее обычно представляют. Именно потому, что ничто больше так не поражало воображение англичан, они сохранили суровую власть королевской прерогативы даже после ее перехода в руки министров, возглавляющих партию большинства в палате общин. Пока Рузвельт, чтобы объявить войну Японии после Перл–Харбора, дожидался заседания Конгресса, Черчилль шел кратчайшим путем. Он вместе с Георгом VI объявил войну и поставил парламент перед свершившимся фактом.

Становится более ясным и вопрос об отношениях между абсолютными монархами и знатью. В утверждении, что действия короля носили антиаристократическую направленность, есть доля истины, но опять же не в привычном для нас значении. Государи не могли справиться с влиянием земельной знати на местах и потому стремились к сотрудничеству с ней. Хотя среди дворян могли оказаться будущие клиенты короля, способные предотвратить опасность, заключенную в том, что центр был вынужден полагаться только на одного местного владетеля, не существовало бюрократии, независимой от местных структур власти. Представители знати контролировали местное управление двумя способами: они назначали себя на офи-

¹ Anderson M. S. 1990. The Italian Reformers// Scott H. M. (ed.) Enlightened Absolutism. Macmillan. P. 67-68.

циальные или полуофициальные должности и исполняли судебные и фискальные обязанности феодальных сеньоров. Людовика XIV, лично производившего назначения на посты в центральном правительстве, можно назвать противником знати, только если мы отождествляем

дворянство с небольшой группой грандов. Государственные секретари, министры, советники и администраторы набирались из знати рангом ниже, большинство из них изначально не было ни богатыми, ни влиятельными и, следовательно, именно они наиболее ревностно защищали интересы короля. Дадли и Сесил, лос Кобос и Кампоманес, Ришелье и Фелипо начинали свой путь скромно, а завершали его в одеяниях высшей знати. Королевские чиновники, первоначально принадлежавшие к буржуазии, быстро порывали со своим сословием, поскольку королевская служба всегда была главным способом аноб–лироваться. Французские Бурбоны в XVII и испанские Бурбоны в XVIII столетии опирались на низшее дворянство, чтобы подорвать позиции грандов в центральных советах. Но даже высшим дворянством короли не пренебрегали окончательно. Все монархи одаряли грандов должностями, на которых могли находиться только люди, стоящие на высших ступенях социальной иерархии: это были посты при дворе и в армии, должности вице–королей, правителей провинций и посланников. Абсолютный монарх был противником знати только в одном отношении. Он отказывался опускаться до роли председателя в самопровозглашенном аристократическом совете. Знать могла советовать и управлять, но в свой совет их назначал король, и его решение было окончательным. Все остальные формы правления не являлись настоящей монархией.

Другая тема, принимающая иное освещение, — это предполагаемое стремление сословного представительства, контролируемого знатью, взять верх над правительством. Это заявление нелепо, так как сословное представительство не вмешивалось не в свои дела. Историки слишком долго считали отношения между короной и представительством непрерывной борьбой. Некоторые исследователи эпохи Тюдоров и Стюартов, правда, утверждали, что английский парламент не стремился расширить свою власть за счет монарха. Но королевские прерогативы быстро таяли, если король не использовал их аккуратно; хотя королевская власть и рождала некоторые ожидания, она была тем, на что государь в действительности мог претендовать. Слабые правители провоцировали сословные представительства добиваться большей власти, которой энергичные государи их впоследствии лишали. Деспотическое правление, неверная налоговая политика, малолетство короля или некомпетентность министров обычно влекли за собой захват королевских прерогатив сословными представительствами или контролировавшей их знатью. В этом отношении в эпоху раннего Нового времени возобновился характерный для Средних веков конфликт, в котором

король и парламент вели борьбу за право назначения на должности. Политические проблемы рассматривались через призму отношений патроната и борьбы фракций. Если некое учреждение выступало против королевских прерогатив, это означало, что королевские чиновники когда-то ущемили интересы значительной части его членов, однако конституционные принципы вовсе не ставились под сомнение. Поскольку управление группировками знати и распределение патроната были первой обязанностью монархии, вызов, брошенный королевским прерогативам, был главным симптомом слабости правителя.

Впоследствии удачливые монархи восстанавливали свои позиции. Противодействие сословным представительствам, узурпировавшим королевскую власть, не делало их «абсолютными» и не уничтожало значения представительств, возвращенных к своим обычным вспомогательным обязанностям. Это ставит под сомнение созданный вигами миф о том, что контроль сословий над правительством был желанной нормой. Это неверно. Сословные представительства желали уничтожить прерогативы компетентных государей не более, чем последние стремились ликвидировать деятельность представительств. И все же европейские историки склоны считать сословные представительства слабыми, несмотря на то, что они разделяли прерогативы государя.¹ Если следовать этому критерию, то английский парламент оказывается одним из самых слабых в Европе раннего Нового времени. Отказавшись от модели противостояния, мы увидим, что сильная монархия не обязательно предполагала слабое сословное представительство. Если государь хорошо справлялся со своей работой, консультативные органы работали на него, а не против него. Следовательно, чем сильнее был правитель, тем лучше.

Акцентуация королевских прерогатив была главной темой европейской истории после окончания периода борьбы с ними. Королевская власть в определенных широких пределах была такой, какой ее делали отдельные монархи. И все же многие историки упрямо искали ответы на неверно поставленные вопросы. Они изучали социально–экономическую основу «абсолютизма» вместо того, чтобы исследовать причуды высокой политики и выдающихся личностей. В Польше были такие же социально–экономические условия, как и в Пруссии: могущественная знать, слабое крестьянство и экономика, основанная на производстве зерна для экспорта в Западную Европу. Но в этих двух странах сходный базис порождал две противоположные формы монархии. В Швеции монархия то приобретала, то теряла абсолютную власть. Нет никаких свидетельств, что ее основная, по марк-