Миф о другой Эвридике
Шрифт:
– Да, – согласилась мама, – Хотя на вид и не кажется таковым.
Лита озабоченно смотрела на открытую дверь. Потом соскочила на пол и направилась в коридор.
– Ты куда? – строго окликнула её мама, – Не вздумай пойти в тамбур.
– Не, мам, я тут, в коридоре.
Лита отошла в сторону, подальше от своего купе. Коридор был почти пуст, многие двери в купе прикрыты.
Она оттянула прижатое пружиной к стене плоское сиденье, вскарабкалась на него, сдвинулась к окну, опершись одной ногой на сиденье, а другой – на подоконный лакированный брус; высунула голову наружу над опущенной рамой. Внимательно разглядывала людей, проходящих по перрону. Ждала. Ждать почему-то пришлось долго, и стоять так было неудобно. Тепловоз уже прогудел, объявляя отправление.
Лита огорчённо вздохнула, намереваясь вернуть свою голову в вагон и слезть на пол, как вдруг увидела его. Незнакомого попутчика в жёлтой футболке, со своей кожаной сумкой. Он неторопливо, вразвалочку шёл мимо окна.
У Литы заколотилось сердце и слегка зазвенело в голове.
– Постойте! – крикнула она.
Незнакомый попутчик поднял квадратное лицо, удивлённо хмыкнул, узнав Литу, весело махнул ей ладонью.
– Привет, чадо. Бай-бай…
– Постойте!
– Чего? – строго спросил он.
Лита вцепилась взглядом в его серый взгляд и сказала медленно, негромко.
– Пожалуйста. Верните. Кошелёк.
– Чего-о?! – сузились и без того маленькие глаза и округлились рыхлые губы.
– Кошелёк, – ещё медленней повторила Лита, – Вы вытащили его из сумки у тёти Тани. Пока она смотрела в окно на церковь. Там её деньги. Верните. Пожалуйста.
Поезд плавно тронулся, перрон чуть заметно сдвинулся назад.
– Тебе показалось. Девочка. Показалось, – злым шёпотом сказал незнакомый попутчик, и глаза у него стали злыми.
Лита продолжала держать его взгляд в своём взгляде, в висках у неё звонко и слегка больно стучали красные острые молоточки. Она почему-то знала, что он не вырвет свой взгляд, пока она так смотрит.
– Кошелёк. Верните. Пожалуйста. Кошелёк. Верните. Пожалуйста. Кошелёк…
Перрон отодвигался уже быстрее. Поезд постепенно прибавлял ход.
Незнакомый попутчик повернулся и вдруг сделал шаг за поездом. Второй шаг… На лице его появилось неуклюжее изумленье, растерянность.
– Кошелёк!.. Пожалуйста!..
Рубиновый звон молоточков в висках у Литы делался всё сильней и опасней.
Незнакомый попутчик болезненно смял губы, дёрнул головой, но голову опустить не смог. Он вытащил из кармана брюк бежевый кошелёк и кинул его в раскрытое окно; кошелёк пролетел рядом с Литиным ухом, ударился о стенку купе, грузно шлёпнулся на пол.
Лита резко, с неприятным усильем, зажмурила глаза, распрямилась и тоже спрыгнула на пол. Сиденье громко отхлопнулось.
За окном мелькали пёстрые дома и деревья. Поезд набирал скорость. По коридору проходили пассажиры, стараясь не задеть маленькую взъерошенную девочку. Молоточки у Литы в голове стали тускнеть, удаляться. Она подняла кошелёк, засунула его за футболку, под мышку, чтобы незаметно пронести в купе и, улучив момент, тихонько положить в тётитанину сумку.
Лишь оторвавшимся мелким лепестком сознанья она вернулась на миг на перрон, к незнакомому попутчику…
Рослый мужчина неподвижно стоял, уставясь на на уменьшающийся вдали, уже игрушечный последний вагон. Лицо его было деревянисто от страха-недоуменья.
*
На третьем месяце работы в клинике «Надежда» Лита Дванова получила повод для душевных смут. Она уже перезнакомилась со всеми и сошлась со многими; работа, психологическая обстановка, взаимоотношения сотрудников – всё было просто и приятно; она чувствовала, что и сама пришлась всем по нраву.
На врачебных планёрках Эдуард Арсеньевич Невелов результаты её работы комментировал кратко, без взысков-похвал – новичок, всё-таки – но смотрел на неё благосклонно и затяжно. Эта затяжность-благосклонность не осталась незамеченной.
– А почему нет? – таинственно улыбаясь, в доверительной беседе сказала Нинель Филипповна, врач, чей кабинет соседствовал с кабинетом Литы, с которой она общалась чаще, чем с другими; сорокапятилетняя, слегка располневшая и подтаявшая, волоокая «цирцея», подуставшая от своей былой неотразимости, нажившая, благодаря оной, двоих детей от мужа бывшего и двоих от настоящего – известного тренера по дзюдо, – Я старше тебя в полтора раза и в чём-в чём, а в устройстве мужиков разобралась до последнего винтика. Эдуард Арсеньич – человек и мужик, каких почти не бывает на свете. Мне лично он оч-чень симпатичен. Если бы не мой «бизон»… Короче, на тебя он западает, медленно, но верно.
– «Западает». Что за слово такое… – поморщилась Лита.
– Не в словах суть. В обстоятельствах. В человеке. Про душевные качества Эдуарда Арсеньича говорить нечего, ты сама их прекрасно чувствуешь. Нравишься ты ему. И нравится он тебе… Уже-уже нравится – не надо делать лицо. Он давным-давно разведён, жена – за другим мужем. Сын взрослый. Живёт за границей. Никого нет у него, знаю, что говорю. Ты тоже, как я понимаю, свободна. Кончать пора со свободой. Чем вы не пара? Да, конечно, ему пятьдесят четыре. Да двадцать пять лет меж вами. Причина? Двадцать пять – тьфу! Если есть у людей чувства. Думай. Туши сомненья. Вы – друг для друга! Попомнишь меня.
Всё меж ними складывалось очень медленно, очень невнятно и непросто. Потому что для Невелова двадцать пять было совсем не «тьфу».
Как-то он случайно встретил её в городе. Наступал вечер вослед жаркому летнему дню. Проходя по людному проспекту, он решил заглянуть в маленький закуток-павильончик, утолить жажду стаканом минералки. Павильончик был отгорожен от уличной суматохи ярким пластиковым навесом и свисающей с навеса гирляндовой пеленой бамбуковых цветных столбиков, нанизанных на капроновые шнуры. Гирлянды покачивались от ветерка, столбики тихонько постукивали друг о друга. Через утлые зазоры Невелов разглядел в павильоне её. Он подошёл ближе, чуть-чуть расширил зазор.
Лита сидела за столиком боком и прихлёбывала что-то прохладительное из стакана. Народу в павильоне было немало, но её столик был пуст. Случайно или по её флюидному нехотенью никто рядом с ней не садился. Она не замечала его за плотной бамбуковой мишурой, а он в узких просветах её видел прекрасно, совсем близко, с лица. Смотрел, завораживаясь, волнуясь…
Почти незнакомая женщина. Ровная матовость лица в контрасте волос: обрушенной на плечи волны тёмнокаштана, подожжённого медью. Дерзко поднятый подбородок; и шея – тонкая, сильная; и нежная явь этой силы и уязвимости: он почти невиден отсюда, но он есть – пульсик над ключицей, маленькое биенье под кожей живой крови.