Миф о другой Эвридике
Шрифт:
– Вы что там делаете?
– Н-ничего, – вздрогнула Эля.
– Что увидели?
– Ничего…
– Девчонки! – опять рассердился Рамин, – Вы не понимаете, что это опасно? Что это очень опасно. Идите сюда.
– Извините, мы больше не будем, – сказала Юля.
Они неохотно отошли от проёма. Юля наклонилась к сестре.
– Он уже здесь.
– Здесь? Ага… рядом с нами.
– Он красивый. Он сильный.
– Ага. Как большая кошка.
– Нет. Как маленькая пантера. Невидимый.
– Никому ни слова о нём.
– Само собой…
Инъекция кордиамина, затем инъекция мезатона, запасённых с собой Рамином, не изменила состояния Эдуарда Арсеньевича. У него был не обычный обморок, а глубокая кома.
– Всем быстро к машине, – скомандовал Рамин.
Сбегав к проёму, заперев замком решётку, он поднял на спину Невелова и, тяжело дыша, зашагал к склону воронки. Симон пытался навязать свои услуги, но был забракован, как транспортное средство, поскольку сам ещё нетвёрдо держался на ногах.
Сиденья в микроавтобусе не раскладывались. Пострадавшего уложили на широкое заднее сиденье, устроив под голову сумку и поролоновую подушечку, которая нашлась у водителя Мити. Лита придерживала его согнутые в коленях ноги. Рамин следил за общим состоянием.
Микроавтобус мчался по трассе к городу. Симон, напряжённо морщась, кусая пепельные губы, рассказывал о происшедшем в пещере.
– Вспышка. Не только света… больше, чем света… В ней что-то было… безумное, отвратное, притягивающее. Полная темнота… И вдруг – вспышка. Хотя… Эдуард Арсеньич… Может, для него – не вдруг. Он задержал меня в проёме и сообщил, что семь лет назад здесь отчего-то умер человек. А втрой – погиб после. Когда вошли, он велел мне оставаться у входа, а сам пошёл вперёд. Я не собирался его слушаться и двинулся за ним. Он обернулся и так посмотрел на меня… Я увидел в свете фонаря его глаза. Он повторил громко: «Ты. Останешься у входа.» И я, как ни странно, остался. Под его гипнозом. Хотя гипноз на меня никогда не действовал. И тут – вспышка. Клубок света с футбольный мяч. Жёлто-белый… Я не успел рассмотреть, потому что Эдуард Арсеньич бросился к ней и загородил её. От меня. Это было что-то… – голос у Симона смялся до корявого шепота, – не из человеческого мира… нельзя этого человеку… ни за что нельзя…
Я очнулся, бросился к нему. Вспышка погасла. В воздухе возникла какая-то блестящая пыль. Я не добежал до него. Меня сжало, словно в огромных тисках. В голове закружилось, потемнело, я перестал видеть и слышать. Но сознания не потерял. Такое впечатление было, что меня насквозь прошивает гигантская швейная машина: вонзается невидимая игла, а за иглой нить… Не больно, но… мерзко… безнадёжно… и холодно. Потом тиски разошлись. Я был на земле и не мог встать. Я кое-как расслышал голоса, разглядел смутные фигуры. Это были вы.
– Вспышка… – мрачно сказал Рамин, – Вероятно, выброс какой-нибудь «ультра-неизвестной» энергии из какого-нибудь «ультра-неслыханного» пространства. Мощный импульс, воздействующий на психику, на физическое состояние человека. Семь лет назад – Смагин со своим пациентом. Сегодня – Эдуард Арсеньич. Угораздило нас… день в день, минута в минуту… А я… Я же об этом… Мне б задуматься первому. А я, наоборот, Эдуарду Арсеньичу… И-ди-от!
– Ты про что? – удивилась Лита.
– Да так… ладно. Неудачный день.
Неудачный день…
Городская больница неотложной помощи. Эдуарду Арсеньевичу – реанимационная. Симону, состояние, которого по дороге улучшилось – общий осмотр, что-то тонизирующее и отправка домой, на отдых. Самочувствие синичек опасений не вызывало.
Лита добилась разрешения остаться здесь. Главный врач был хорошо знаком с Невеловым и даже чуть наслышан о ней.
Она – рядом с ним. Получится ли хоть чем-то ему помочь?
Лита перенесла стул к кровати, села, не сводя глаз с больного.
Узнать бы, почувствовать бы. То. Что он встретил там и чем спокойно поразился. Уж никак ни свет, ни звук, ни жар, ни стужа, ни яд, ни радиация, ни ужас, ни отчаяние, ни ненависть… Какой же стихии позволил он затопить себя без остатка? Нет!.. не без остатка. Если жив человек, непременно останется… останется хотя бы нитка одна…
Ариаднова нить в Лабиринте, по которой можно выбраться в прежнее. И у него обязательно есть эта нить, и наверное, и конечно же она связана с нею. «Только бы выбраться! Только бы… во всём разберёмся потом, оценим-осмыслим потом, и друг друга вновь узнаем потом, после… Только бы выбраться!».
Вот уж некстати… Самовольство безнужных слёз, терпкий наждак в горле.
Лита достала платок, быстро утихомирила глаза, прогнала сутолоку мыслей. «Собраться. Сосредоточиться. Ему нужна ты. Сильная. Неукротимая. Любящая. Что было и есть меж нами…».
Он лежал, подняв лицо за потолок, за облака, за звёзды; устремив закрытые глаза и запечатанные мысли к Тому. Не к ней. Значит, и ей тоже необходимо пробиться… Туда, где он. И Там с ним встретиться. Должен же он ей помочь! Чуть-чуть приоткрыть запертую дверь, снять хотя бы запоры. А дальше она сама…
Он лежал и слушал её. Может быть даже – слышал. Она тихонько говорила.
– Мой. Только мой. Единственный. Лю-би-мый. Напрасно подумал ты. Напрасно. Что сможешь где-то быть без меня. Здесь? Там? Нет. Я говорю – нет. Нет, не сможешь. Я тоже не смогу. Я не хочу. Мы пробьёмся друг к другу. Вот увидишь. Ты увидишь и скажешь, что я права. Давай же пробовать. Ты – оттуда. Я – отсюда. Всё получится, давай пробовать. Вспомни меня. Мой…
2. Лора
Служебный микроавтобус под водительством Мити, соучастник всех вояжей тревожного дня, развозил их по домам.
Первыми выходили синички. Микроавтобус вырулил в узкий проезд меж двумя девятиэтажками, развернулся на асфальтовом лоскуте двора.
– Точно, всё в порядке? – вглядывался Рамин в девочек, – Какие-нибудь особенные ощущения? Головокружение, слабость? Нет?
– Всё – о кей, – заверила его Юля.
– Я провожу вас.
– Да вот он же, наш подъезд.
– Провожу-провожу. А завтра мы с вами встречаемся у меня в кабинете. Как штык – в девять ноль-ноль.
– Будем, – пообещала Эля.