Миф о другой Эвридике
Шрифт:
Ладонь Булыжника лежит на Элином плече, Эля пригнулась под её тяжестью.
Утконос идёт вперёд открывать машину. Булыжник поворачивается к другому бандиту. Делает какой-то знак пальцами. Достаёт из кармана мобильник, вертит им в воздухе.
– Вернись, отдай фрау её телефончик. Для связи. Только в темпе, мы ждём.
Ушастый кривится, исчезает за дверью.
Утконос сел за руль, завёл машину. Булыжник бесцеремонно втолкнул девочек на заднее сиденье. Ждут Ушастого. Вернулся Ушастый.
– Порядок, – дёрнул-кивнул головой.
– Точно порядок? – ласково спросил Булыжник.
– Точней не бывает, – голос Ушастого дряблый, сырой. Скошенный подбородок неприятно сморщивается. Желтое масло в глазах недвижно.
Ушастый садится рядом с девочками, Булыжник – на переднее сиденее, и машина выруливает со двора.
4. Лора
Сон, хитрый прилив, накрыл, затопил её на короткое время. И отхлынул. Она поднялась, села на кровати, нащупала ногами, надвинула шлёпанцы. Непривычные, не её шлёпанцы. Не её кровать. Комната чужая. В окне, в незнакомом окне – раннее утро. Уже утро. А недавно совсем, а невыносимо давно… так верилось, что его не будет, так хотелось, чтоб его не было, этого утра. А оно есть. А значит, и всё – есть. Всё прежнее. Она – прежняя. Нет, она хуже, чем была вчера. В миллион раз хуже, чем была с ним ночью. С ним!..
Симон спит, зарыв пол-лица в подушку. Как он может так спать? Тяжёлые плечи мерно приподнимаются-опускаются резким, редким дыханьем. «Его сон глубок, как колодец… нет, как овраг, – так вдруг подумалось Лоре, – и неровен, как дно оврага; он крив, он изрезан рытвинами каких-то недобрых видений; он загромождён обломками давних, а может, недавних бед и неладов». Симон беспокойно вздыхал, даже постанывал во сне. Иногда его плечи вздрагивали. Он словно пытался глубже погрузиться в подушку, шарил рукой в поисках покрывала, чтобы отгородиться… не от холода, от другого… от вчерашнего, наверно. Вообще-то, они нехорошо поступили. Зря. Нехорошо. После вчерашнего… они ночью, самым бессовестным образом… Будто ничего вчера не случилось. Неправильно всё, странно всё. Может, от нервов? Ни она, ни он и не думали… Какой-то внезапный, вздорный, истеричный шквал их накрыл…
«Мужчина после женщины должен спать красиво», – пришла мысль. Она усмехнулась своему «открытию». «Да. Должен».
Симон некрасиво спал. Где-то внутри, под горлом, у ней скользнула утлая змейка жалости к этому огромному, сильному, беспомощному мужику. Она осторожно провела пальцем по его плечу. Плечо дрогнуло. Он не проснулся, но откинулся на спину, подняв лицо. Лицо во сне так и не сделалось мягче-безмятежней.
«Ну что ты, что ты? – одними губами спросила его Лора, – Что тебе не даёт покоя? Ты опять вспомнил, да? Вчера, со мной, ты забыл, а теперь, без меня, ты вспомнил. Ты – не без меня. Я – вот она, рядом. Я буду рядом…».
Лора вдруг отнеслась от себя, разглядела себя со стороны, разглядела сварливо-презренно. «Совсем уже ополоумела! Ты чего гонишь пургу-мелодрамщину? Если тебя, дуру, затащили в постель, попользовались тобой, то значит… Значит, что ничего не значит. Так, мелкий эпизод. Проснётесь – улыбнётесь – разойдётесь. Каждый – к своим проблемам. А в его проблемах – не ты. Не ты. Может, сейчас одеться, уйти потихонечку. Не объясняться, не смущаться, не врать. Наверное, правильней всего».
А вчера он сказал…
Лора встала в смутном чувстве, стараясь бесшумно ступать, подошла к окну. За окном обыкновенная, серо-зелёная, асфальто-тополёвая улица, пустая, без машин и людей. Рано ещё. Сколько там, на часах? Десять минут шестого. Сегодня суббота. Не спешит никто никуда.
А вчера он говорил тако-ое!.. Вчера он сказал, что она теперь будет жить здесь Всегда. С ним. Она родит ему троих сыновей и одну дочь. Четверых детей. Или больше. Он обязан иметь много детей и вырастить их.
Потому что слишком много детей не родилось по его вине. Поэтому что им не у кого было родиться. Он постарался, чтобы – не у кого… От неё зависит его жизнь, она искупитель его вины, она – незаслуженная награда ему…
Чересчур, через край красивого, нелепого, нетерпеливого, невозможного наговорил он ей, а она верила, потому что была в его объятиях телом, в его наважденном плену душой. Это было вчера. А после самого распрекрасного-рассумашедшего «вчера» всегда приходит здравомысленное «сегодня». И ставит всё и всех на прежние места, и выветривает розовый туман. Се ля ви, господа-товарищи.
Лора отвернулась от окна, направилась к своей одежде. Остановилась, задержалась над ним, спящим.
Глаза его были плотно закрыты. Зрачки под веками неподвижны. Но – показалось ей, может – чуть-чуть тронулись укромной улыбкой углы жестких губ. Что-то мелькнуло хорошее там, в его мерещном мире. Что-то увидел он. А вдруг – её и увидел?.. «Может – не всё безысходно так? Может быть, стоит ещё попытаться? Пожелать себе… себе с ним… Он вчера всерьёз говорил. Искренне. Он – не то, что… Он – настоящий. Ты ему… кажется, нравишься. И он тебе…
Да хватит слюни размазывать! – зло осадила она себя, – Щас тебе, на подносе! Ага… всё сразу, за один вечер. Бюро добрых услуг. «Счастливую жизнь заказывали? Получите свеженькую, только что из духовки». В-выкуси-ка! Он, может, и настоящий. А ты уже нет. Что, забыла уже, да? забыла? То, что наделала ты… т-тварь!.. А ну пошла вон отсюда!».
Лора одела свою футболку, тихонько взяла джинсы. Вздрогнула от пронзительного телефонного звонка.
Машинально протянула руку к трубке, отдёрнула.
Симон быстро вскочил с кровати, снял трубку.
– Да, Рамин, да… что слу… да, со мной всё в порядке, самочувствие прекрасное. Что случилось? Как пропали? Просто не отвечают? Ты когда звонил? Совсем ничего? Вряд ли. Неужели… Конечно, еду. Постараюсь. Поосторожней там. Подожди меня.
– С синичками что-то, – сообщил он Лоре, торопливо одеваясь. Мобильники молчат.
– Может, разрядились, – неуверенно сказала Лора, – Может…
– Всё может. Дай Бог, чтобы тревога оказалась ложной.
– Я с тобой.
– Ладно. Бегом. Ловим такси. Или что там попадётся.
5. Лита
Густейший снегопад, снегосверженье. Непроглядно белая стихия вокруг – стерильная торжественная погибель. Никого нет, не было, не будет; тебя прежней нет: ты – невесомый парящий клочок изумления в снежном бескрае.
Один раз, в самом начале, ей удалось вынырнуть оттуда, меж слоями тумана увидеть ночную палату, неподвижно лежащего на кровати… самого дорогого её человека; обнаружить себя, бессильно прикорнувшей на пустой соседней кровати… «зачем на кровати? нельзя, ей разрешили только сидеть… сидеть рядом с ним, сейчас войдёт дежурный врач или сестра – будет скандал… встать… быстро».