Миг и вечность. История одной жизни и наблюдения за жизнью всего человечества. Том 1. Часть 1. Крупицы прошлого. Часть 2. В плавильном котле Америки
Шрифт:
А как аккуратно вела Наташа эти дневники! В начале – перечень предметов, напротив каждого фамилия, имя и отчество преподавателя. Далее – расписание, и на каждый день перечислены уроки и домашние задания к ним. Правда, периодически классная руководительница обращалась с призывами к Корсаковым подписывать дневник (видимо, забывали). А однажды – критика в адрес обычно дисциплинированной девочки: «Участвовала в срыве уроков 14.IV.1961 г.». В 9-м классе, 23 октября 1961 года, как указано в дневнике, Наташа «опоздала на урок».
Как видим, провинностей немного, их практически нет. И тем не менее девочка была настолько честна и принципиальна, что ее мучали угрызения совести из-за самых безобидных прегрешений. Вот просто потрясающая исповедь благороднейшей, чистейшей и честнейшей девочки:
«Сегодня случилась моя первая настоящая беда. Все началось с подсказки, моей страшной болезни с самого детства. В школе всегда подсказывают, подсказывали и мы, но за последние годы у нас подсказка стала играть меньшую роль, наверное, потому что мы стали старше и каждый (большинство) в душе понимал ее вред и ненужность, но при случае мы все забывали и «спасали утопающих», так было и сегодня.
Шел зачет по истории, но после распределения вопросов учительница Майя Моисеевна должна была выйти из класса, чтобы позвонить кому-то, т. е. мы оставались одни с предварительным предупреждением нас о подсказках. Самое страшное было то, что М.М. просила последить за порядком актив класса, в который входила и я. Нам верили, на нас надеялись. Я почему-то в этот момент начала усиленно повторять индустриализацию, слова М.М. совершенно не дошли до меня.
Дальше случилось самое неисправимое: я услышала свою фамилию, меня окликнули – это была Г. Не думая ни о чем, я начала довольно скверно ираздраженно объяснять закономерность НЭПа. Несколько слов подсказки Г. не поняла, я была зла на Г., так как мы за 30 мин до начала урока специально разобрали этот вопрос. Я, пожалуй, почти не наблюдала за тем, кто подсказывал, так как в классе было сравнительно тихо, многие разговаривали между собой, некоторых, кто подсказывал, я видела, но их подсказки так и не дошли до отвечающих (позже я узнала, что подсказывали многие).
Через минуту вошла М.М., в это время я уже преспокойно занималась историей, закончив свою безрезультатную миссию. Первым вопросом М.М. был вопрос о порядке и обращался он ко мне. Я ответила, что в классе был порядок, так как это действительно тогда был порядок по сравнению с другими предметами. Но при удивлении М.М. тем, что абсолютно все было в порядке, я сказала, что сама подсказывала Г. Откровенно говоря, у меня не было и мысли, чтобы как-то это утаить, но, как я узнала позже, даже в этом неизвестные мне люди обвинили меня, они считали, что я должна была лгать!!!
Но сказав про себя, я считала себя посмешищем на весь класс, так как больше никто не сказал о себе, этот безмолвный жест был либо выпадом трусости, либо тихим презрением к любой правде (бабушка мне часто говорила, что я буду страдать от своей глупой правды, но, хотя я и страдала, дико страдала от нее, я знала, что это терзающая правда лучше безмятежной лжи, поэтому и тогда вопроса о том, чтобы скрыть, утаить, налгать М.М. не было, даже не только потому, что это была М.М., а скорее потому, что это было слишком низко и как хорошо, что я понимала это).
Но только после того, когда я села наместо, поняла, что натворила своей подсказкой. Главное, конечно, было не в том, что я подсказала Г., а в том, что я не сумела ее отучить от подсказок, ей теперь очень трудно будет во всем жить без подсказок. Но в тот момент, когда я уже сидела, когда была целиком внутри себя, поняла, что своей подсказкой я налгала, обманула доверие человека. Все это время, когда я еще стояла на моем «страшном суде», думала, что у меня от позора и презрения к самой себе растут седые волосы, я чувствовала, что это была не просто подсказка, а что-то большее, а когда я поняла все, мне стало страшно и стыдно. Впервые в жизни я испытывала такой мучительный стыд, я сама себя так опозорила. Мне было стыдно посмотреть в глаза всем, тем более М.М. Мне казалось, да во всем. этом я уверена и теперь, что все глаза презирали меня.
Но мало этого стыда, мне было больно и обидно за черствость и равнодушие подружек Леоновой и Рахимовой. С этого дня для меня не существует нашей четверки! Как я могу их простить за их равнодушие, ведь они меня, по-моему, знают достаточно хорошо, для того чтобы понять мое состояние, но от них я не увидела ни капли участия. Пара ласковых слов Оли Филипповой вызвала, наверное, у меня мучительную улыбку, но я ей беспредельно благодарна за них.
И опять на помощь пришла М.М., а мне казалось, что она после этого презирала меня вдвойне. Хотя при разговоре с ней я еле бормотала какие-то слова, мне было чуть-чуть легче. Но в этот день я не хотела верить в то, что когда-нибудь «все станет на свои места», мне казалось, что моя жизнь кончена, ведь, как говорила Г., «страшный позор можно смыть только кровью». Я, правда, совсем не хотела и не думала умирать, но жизнь для меня сейчас не имеет никакого смысла.
Когда Г. очень посредственно ответила, она вернулась на место и стала меня уверять в своей вине, что она меня просила о подсказке, хотя не имела права делать этого. Но я-то знала, что во всем виновата только я сама, ведь я подсказала, я обманула. (Ложь в человеке я презирала больше всего, даже больше эгоизма, а теперь налгала я сама. Как я теперь себя ругаю за эту пакость за спиной М.М., мне стыдно еще больше потому, что я сама всегда осуждала ребят за ложь, а сама была хуже их.)
Как прошли уроки дальше, я не помню, но уверена, что они были для меня вечностью. Всякий раз, когда я встречалась глазами с М.М., мне казалось, что я никогда больше не смогу стать человеком, такими презирающими были ее взгляды, когда я иногда решалась посмотреть М.М. в лицо. Когда я вернулась домой, мне было еще хуже. Внутри было пусто, но хотелось с кем-нибудь поговорить (мне было очень страшно, я ни во что не верила, я была кончена). Но с кем? Только М.М., дорогая М.М., только ей я могла все сказать, только ей я могла высказать ненависть к самой себе, только ей я должна была сказать о том, что не должна была оскорблять ее своей подсказкой за ее спиной. Я металась по квартире, но к М.М. пойти так и не решилась, я струсила, я боялась, но по-прежнему молчать я не могла.
Выход из положения явился – это был дневник. Выход! Я нашла выход! Впервые в жизни я начала писать свой дневник. У меня были когда-то попытки, так как в детстве мы все страдали от страсти писать дневники, но я скоро поняла, что доверять бумаге свои мысли не очень интересно, теперь же я чувствовала в этом потребность. Только в те минуты, когда я писала дневник, мне было легче, после же все было по-прежнему, правда, мое презрение к себе сменилось только болью и жалостью к самой себе, да это было еще хуже!»