Миг и вечность. История одной жизни и наблюдения за жизнью всего человечества. Том 1. Часть 1. Крупицы прошлого. Часть 2. В плавильном котле Америки

Бажанов Евгений Александрович

Не только Наташа, но и остальные корееведы стали таковыми поневоле. Причем один из них, Лев Макаревич, подал заявление на столь непопулярный китайский язык. Других заявлений на китайское отделение не было, и тем не менее парню «влепили» корейский.

Чехарда с распределением языков всегда была свойственна МГИМО. Олег Герасимович Пересыпкин, ректор Дипакадемии в 1987–1993 годах, поступал в МГИМО в 1959 году и тоже подал заявление на китайский. Но в отличие от Левы Макаревича получил арабский. И стал видным арабистом-дипломатом, ученым, педагогом.

Система назначения языков сохранилась и поныне. Дочери моей коллеги, желавшей освоить скандинавские языки, дали хинди. После длительных препирательств и разбирательств сжалились и перевели на… украинский язык. В Дипакадемии тоже случались курьезы. Со мной там учился (в 1979–1981) азербайджанец, к моменту поступления блестящий переводчик арабского. Так ему вменили в обязанность освоить вьетнамский.

Перед началом занятий первокурсников отправили на летние работы. Я принял участие (конечно, в высшей степени скромное) в строительстве гостиницы «Россия» в Зарядье (которую уже в постсоветскую эпоху снесли). Наташенька же поехала в колхоз. Там познакомилась и сдружилась с тремя девушками – Наташей Ефремкиной, Леной Моисеевой и Юлей Захаровой. Первая из этих трех подруг так вспоминает знакомство с моей Наташей:

«Мы познакомились с Наташей Корсаковой в августе 1964 года, когда поступили в институт. Нас отправили в колхоз, и мы там оказались вместе. Хотя заметила я Наташу еще на первом собрании курса. Она выделялась скромностью: темно-синяя юбка, белая блузка, никаких украшений.

В колхозе дом, где мы жили, находился на краю села. Недалеко за околицей был большой стог сена. Для нас, городских, это была экзотика. Мы забирались на стог и лежали там, глядя на небо. Нам это все казалось совершенно необыкновенным.

Много лет подряд после той поездки в колхоз на Наташин день рождения мы провозглашали тост «За стог сена!». Когда Наташа семь лет жила в Америке, мы переписывались, и в каждый ее отпуск обязательно встречались. Эти встречи были для нас очень важными.

В августе 2014 года нашей дружбе должно было исполниться 50 лет, и мы хотели торжественно отметить «золотой» юбилей. Наша последняя встреча состоялась в апреле, мы провели вместе весь день. Когда я уходила, Наташа сказала: «Спасибо, you made my day!».

Мы не знали, что это была наша последняя встреча».

Наташа Ефремкина бросила учебу в МГИМО уже где-то на втором или третьем курсе, Лена Моисеева с большими мытарствами, но, кажется, доучилась до конца. А Юля Захарова, моя коллега по китайской языковой группе, училась только на отлично и хорошо. Но близкой моей Наташе осталась на долгие годы лишь ее тезка Наташа Ефремкина.

Китаистов и кореистов объединили в одну академическую группу (№ 8). Языки мы учили отдельно, все остальное – вместе. Меня к тому же назначили старостой академической группы, так что я в первый же день перезнакомился со всеми членами группы (нас было 13 человек). Наташа сразу бросилась в глаза своей привлекательной внешностью, лучезарностью, доброжелательностью. Она все время улыбалась и звонко смеялась. Говорила красивым, переливающимся, завораживающим голосом. Мы стали сотрудничать и сдружились. Я рассказывал Наташе о том, как мы учим китайскую грамоту. Она, в свою очередь, делилась впечатлениями об изучении корейского языка.

В корейской группе насчитывалось шесть человек. Преподавали корейский язык настоящие энтузиасты, влюбленные в свою работу и в Корею. Основной курс вела молодая Валентина Николаевна Дмитриева, разговорный язык – пожилой кореец Хан Дык Пон.

Студентам сразу разъяснили, что происхождение корейского языка, как и самого корейского народа, до конца не определено. Но доминирует теория родства корейского языка с алтайскими (объединяющими тюркские, монгольские и тунгусо-маньчжурские языки) и японским. При этом письменность в Корею (так же как в Японию и Вьетнам) пришла из Срединной империи. Примерно две тысячи лет назад корейцы стали пользоваться китайскими иероглифами. Вместе с иероглифами жители Страны утренней свежести усваивали и китайские слова, которые составляют 70–80 % всего словарного запаса современного корейского языка. Использование иероглифов открывало доступ к наиболее продвинутой культуре Дальнего Востока, делало корейцев частью высокоразвитого синоцентрического мира. Но это письмо создавало и неудобства. Местный язык грамматически очень отличается от китайского, он, в частности, изобилует суффиксами и окончаниями, существительные в нем склоняются, глаголы спрягаются.

Обходиться одними иероглифами, которые всегда неизменны, было трудно. И корейские ученые под руководством короля Сечжона создали в XV веке алфавит хангыль. Алфавит состоит из 24 букв, внешне похожих на иероглифы, но передающих лишь звуки и слоги, а не понятия (как иероглифы). На первых порах буквы использовались для дополнения китайских слов суффиксами и записи исконных корейских слов. В последние десятилетия произошло вытеснение иероглифов из книг и периодических изданий. Тем не менее в Корее боготворят каллиграфию, для корейцев китайские достижения в этой области – высший эталон, объект подражания. В южнокорейских школах все еще преподают иероглифику, без нее не может обходиться и интеллигенция, интересующаяся культурой предков.

Наташиной группе тоже пришлось изучать иероглифику, но далеко не в том объеме, как китаистам. Что касается специальных страноведческих дисциплин, то нам, студентам МЭО, они не полагались. Правда, в программу были включены обзорные лекции по экономике стран Дальнего Востока, которые замечательно читала Нина Петровна Семенова. Наташа регулярно писала под ее руководством курсовые работы и очень сдружилась с Ниной Петровной.

Изучение корейского языка требовало большого трудолюбия и отнимало массу времени. Часами Наташа просиживала над учебниками и в лингафонном кабинете. В перерывах между занятиями кореисты, часто вместе с китаистами, обсуждали политическую и экономическую ситуацию на Корейском полуострове.

Северная Корея воспринималась нами со скептицизмом, как страна с отсталой экономикой и абсурдным культом личности Ким Ир Сена. Мы вслух читали северокорейские пропагандистские брошюры и хохотали до упаду. В них сообщалось, например, что в день рождения «великого вождя» Ким Ир Сена расцветают цветы, поют птицы. Однажды он пошел ловить рыбу и поймал уникальную, такую никто раньше не видел. Рыбу выделили в отдельный класс и назвали ее в честь вождя. Сообщалось, что в Пхеньяне открыли научно-исследовательский институт по изучению здоровья товарища Ким Ир Сена. В брошюре, посвященной матери вождя, на каждой странице подчеркивалось, что она никогда не ссорилась с соседями.

Забавные истории рассказывал о северокорейцах мидовский начальник и наш лектор М.С. Капица. Однажды из аудитории поинтересовались, помогали ли корейские партизаны Красной Армии в освобождении Северной Кореи в 1945 году. КНДР – союзник, обижать его не полагалось. Но Капицу это обстоятельство не смутило: «Наши генералы, – смеясь, ответил он, – ни в какие бинокли даже одного партизана не заметили».

К Южной Корее относились с уважением. Она была запретным плодом, частью капиталистического мира, который в то время все больше идеализировался советской молодежью. Казалось, что там все лучше, чем в СССР и других соцстранах, страдавших хроническим товарным дефицитом и влачивших скучную, ущербную, зажатую тоталитарными тисками общественно-политическую и культурную жизнь.