Миг и вечность. История одной жизни и наблюдения за жизнью всего человечества. Том 3. Часть 5. За Великой Китайской стеной

Выпихнули нас в Китай быстро. Уже 9 апреля 1982 года мы выехали на поезде по маршруту Москва – Пекин. Впервые в жизни двинулись с Наташей в восточном направлении (если не считать поездок в дачные, пригородные места на 100–150 км к востоку от столицы).

Перед отправлением с Ярославского вокзала в наше купе один за другим входили люди и оставляли посылки для родственников и друзей, работавших в советском посольстве в Пекине. Посылок набралось столько, что мы не могли передвигаться по купе. На пекинском вокзале эти посылки моментально

расхватали сотрудники посольства, и мы остались при своих двух чемоданах. Встречавший нас Слава Духин (однокурсник по МГИМО) изумился:

– Это весь ваш багаж?

– Да, а что?

– В Китай наши люди не приезжают как английские джентльмены, с одной тросточкой. Сюда надо везти все, от сгущенного молока до зубной пасты.

Мы, увы, до этого не додумались. Ведь в нашей предыдущей командировке, в США, все было наоборот: в Америку опытные дипломаты направлялись налегке, а вот назад, домой, везли контейнеры, забитые всякой всячиной, в том числе «фирменными» сгущенкой и зубной пастой.

Но разговор со Славой состоялся по окончании семидневного вояжа по российским и китайским просторам. А на старте путешествия нам необходимо было очистить от чужого багажа жизненное пространство в собственном купе. Повезло. В купе заглянул начальник поезда Анатолий Васильевич, оказавшийся милейшим человеком. Он сообщил, что состав отправляется полупустым, в нашем вагоне много свободных купе и в одно из них можно сгрузить посылки. Что мы моментально и сделали.

Успешную операцию вскоре обмыли с Анатолием Васильевичем. Он рассказал массу интересного. Работал начальник поезда на китайском маршруте уже долгие годы, в том числе и в период маоистской «культурной революции» [1] . Тогда отношения между Москвой и Пекином накалились до бела, в воздухе пахло порохом, почти все двусторонние контакты были прерваны. А вот, оказывается, железнодорожное сообщение функционировало вполне нормально. Ни китайские власти, ни хунвейбины козней на железной дороге не чинили, провокаций не устраивали. И Анатолий Васильевич, не в пример многим нашим дипломатам, пережившим «культурную революцию» в КНР, воспринимал эту страну и ее обитателей без злобы, даже по-доброму.

Хорошо отнесся начальник поезда и к нам. С утра до вечера по репродуктору разносился его голос: «По заявкам уважаемых пассажиров Евгения Петровича Бажанова и Натальи Евгеньевны Бажановой звучит песня…» Далее следовало название нашей очередной любимой мелодии. Ставил он Вахтанга Кикабидзе, Анну Герман, Сальваторе Адамо и прочих звезд того времени.

А экспресс тем временем неуклонно продвигался на восток. Первая часть пути не показалась очень интересной. Проезжали известные и, возможно, красивые города – Ярославль, Киров, Пермь, Свердловск, Тюмень, Омск, но их не было видно, а вокзалы и прилегающие районы выглядели обшарпанно и бедно. Некрашеные деревянные избы, стандартные кое-как слепленные современные многоэтажки. Природа тоже не поражала: снег на полях, унылые, голые леса. Несмотря на начало апреля, природа еще не ожила, хотя Сибирь, в отличие от Урала, встретила солнышком и некоторым теплом.

На станциях бегали смотреть, что продается

в киосках. Кое-где видели мясной фарш (правда, странного белого цвета), жареных куриц, редкое для Москвы печенье «Юбилейное». Ранее были наслышаны о голоде в этих районах, о том, что вагоны-рестораны по пути на восток атаковывались уральцами и сибиряками, жаждущими получить дефицитное для них продовольствие. На некоторых станциях у вагона-ресторана действительно толпились люди, но их было, как правило, немного – пять-шесть, в отдельных случаях десять человек. Зато на других остановках не появлялся вообще никто из «голодающих».

Неверно оказалось и то, что в ресторане поезда, идущего через «голодные» края, плохо кормят, ибо, помимо обычного для работников советского общепита воровства, железнодорожные кашевары якобы промышляют еще сбытом полуфабрикатов на станциях. На самом деле кормили в ресторане сытно, довольно вкусно и даже вежливо (по нашим стандартам) обслуживали.

Ночью с 11 на 12 апреля был Новосибирск, поразивший солидностью вокзала, а утром, под Красноярском, за окнами замелькали наконец живописные пейзажи: холмы, поросшие хвойным лесом. И сам город удалось увидеть. Он выглядел довольно симпатично, красив был и Енисей, на котором стоит Красноярск.

13-го утром приближаемся к Иркутску. Тоже хвойные леса, правда, менее привлекательные, чем у Красноярска. Бросилось в глаза отсутствие снега: на Урале все было белым-бело, но чем глубже в Сибирь продвигался состав, тем живее представала природа. Даже трава виднелась на полях, хотя и высохшая за зиму, желтая.

Часто попадались по пути поселки. Весьма невзрачные, состоящие из покосившихся деревянных строений. Предприятия, которые тоже присутствовали вдоль железнодорожного полотна в большом количестве, вызывали жалость: облезлые стены корпусов, груды хлама на территории, пыльные, без какого-либо покрытия подъездные пути.

Дождь немедленно превращал дороги в непролазное месиво. А тающий снег и тем более. Может, Сибирь оттого и приглянулась нам больше, чем Урал, что там уже сошел снег, почва высохла. А на Урале в самом разгаре было таяние, и поселения буквально тонули в грязи.

Но если говорить объективно, то и Западно-Сибирская равнина не выглядела красивейшим местом на земле. Смотрю в свои записи, сделанные в поезде, и вижу следующую фразу, написанную кривыми из-за тряски буквами: «Безжизненные просторы в чахлых деревцах, большей частью березах, – вот так выглядит Западно-Сибирская равнина».

На четвертые сутки появился Байкал. Он, конечно, величествен, хотя и оставался подо льдом, а по берегам стояли в основном голые деревья. Но это озеро лучше все-таки смотреть в летних или осенних цветах, когда видны его чистота и голубизна, когда оно обрамлено зелеными лесами.

На подходе к Байкалу, рядом с ним – изрезанные, скалистые горы Саяны, приятно радовавшие взгляд после безжизненной равнины.

Постепенно железнодорожное полотно стало уходить от озера. Вновь холмы, река Селенга, Улан-Удэ. Под Улан-Удэ, городом невзрачным, одноэтажным, типично монгольским, вдоль живописной Селенги великолепные дачные поселки. Некоторые из домов – просто произведения искусства, необычных форм, с резными ставнями, ярко раскрашенные.

Следующей ночью – Чита, а утром уже совсем иной пейзаж. Мертвая степь. К вечеру прибыли на станцию Забайкальск, пограничный пункт.

Вновь обшарпанные дома, пыльные улицы. На вокзале да и в прилегающей к нему части города безлюдно. Сидим в купе, ждем пограничников. Они буквально атакуют поезд, с гиком, шумом, треском. Часть солдат шарит по тамбурам и коридорам. Другая бежит по крыше, трамбуя ее коваными сапогами. Проводники разъясняют: «Учения, «молодняк» натаскивают на серьезные операции». Я шучу: «А учебную стрельбу по пассажирам они не откроют?».