Миг власти московского князя [Михаил Хоробрит]

Панова Алла Георгиевна

Допрос длился недолго. Мужик хоть и был перепу­ган, но отвечать на вопросы не спешил, а из того, что нехотя сообщил, князь и его спутник сделали вывод: ватага находится совсем близко.

— У самого края леса еще прошлую зиму кто-то избы поставил. Мужики говорили, что с того времени новины разрастись успели. Может, ватага там приста­нище нашла, дальше-то вроде негде, — предположил Потап.

— Темнит что-то нечестивец, выжидает, — выска­зал свою догадку посадник, — не иначе, кто-то вскоре пойти к нему должен али ему самому к ватаге возвра­щаться надобно, а ежели он не вернется к сроку, его со­товарищи сразу поймут, что дело неладно, да тревогу поднимут.

— Правильно рассуждаешь, Василий Алексич, — задумчиво проговорил князь, мгновение–другое по­молчал, а потом твердо сказал: —

Ежели к нему кто должен подойти или он сам вернуться к ватаге обя­зан — нам это все едино: в любом случае Кузька преду­прежден! А потому решение мое будет такое: часть от­ряда — ее Василько поведет, а Потап ему путь ука­жет — со стороны к ватаге подберется. Только вы уж далеко в лес не забирайтесь, а то нам помочь не успее­те, — добавил он, и тень улыбки скользнула по серьез­ному лицу. — Другую часть я поведу. Василий Алек­сич и Тихон со мной пойдут. Мы прямиком направим­ся. Нам дорожка самими броднями оставлена. Ты, Василько, людей предупреди, чтобы оружие наготове держали. У этого Косого ватага не палками дерется! И учтите: до вечерней зари дело сделать надо, а то в темноте разбегутся бродни. Так что поспешим.

Ватага дожидалась сумерек, чтобы, не привлекая постороннего внимания, отправиться в дальнейший путь. Все было наготове, и можно было двигаться хоть сейчас, но солнце еще даже не добралось до самой вы­сокой точки на небосклоне, с которой потом быстро по­катится вниз.

Развалившись на мешках с зерном, Коста смотрел на редкие бледные облака, которые выползали со стороны заката и потом будто растворялись в голубом небе. Об­лачка все ползли и ползли, и небо постепенно делалось им под стать, каким-то белесым, будто кто-то наверху разлил молоко. Коста даже облизнул потрескавшиеся губы: да, от молока бы он сейчас не отказался, а с еще большим удовольствием выпил бы чарку–другую медо­вухи, отведал бы щей наваристых, а не той жидкой по­хлебки, которой приходится довольствоваться.

Может, еще и доведется ему не у костра с такими же, как он, неприкаянными людишками скудную пи­щу делить, а, как бывало, за семейным столом трапезничать. Верится только с трудом, уж очень давно это было! Кажется, что в другой забытой жизни, да и не с ним. Будто вовсе не он, Коста — коваль, какого поис­кать, — с татарвой бился, а потом, возвратившись до­мой, на месте своего села и новой хаты увидел одни черные головешки. Его нынешнее бытие началось с бегства из полона. В снах тяжелых до сих пор снится ему, как он бежал ночью куда глаза глядят, лишь бы подальше от свиста плеток, от пустых бабьих глаз, все слезы выплакавших, от скрипучих телег с добром, ко­торое люди годами наживали, а потом вмиг лишились и добра, а подчас и самой своей жизни. Помнил Коста, как прибился к таким же обездоленным и остался с ни­ми в лесах.

Коста тяжело вздохнул и, уставившись в текущие по небу молочные реки, стал раздумывать о том, что он будет делать, когда после продажи зерна получит свою долю. Кузьма говорил, что теперь все они заживут луч­ше бояр. И хоть Коста давно не верил ни в какие обеща­ния, а тут размечтался вдруг о своем будущем. Правда, думать ему мешали устроившиеся у серой стены кри­вобокой избушки зернщики [48] , смехом и ругательства­ми сопровождавшие свою игру. Они тоже, как и вся ва­тага, были готовы отправиться за призрачным счасть­ем и недоумевали, почему медлит Кузьма и зачем надо дожидаться темноты, когда вокруг ни единой души.

48

Зернщики — от «зернь» — игра в кости или зерна.

Дай Кузьма знак — и через продуваемый всеми ве­трами пролесок, через березовые рощицы, через луга поползут сани со скарбом, охраняемые его верными то­варищами, готовыми за своего главаря и за награблен­ное добро сложить буйные головушки.

Появление вооруженных людей, окруживших со всех сторон несколько кособоких изб, приткнувшихся к лесу, было для ватаги полной неожиданностью.

Часть отряда, которую вел князь, кажется, одним махом проскочила ельник и оказалась на опушке,

пря­мо перед броднями. Хоть и застали их княжеские дру­жинники врасплох, а вышла между ними целая битва.

Василий Алексич, отмахиваясь мечом от оседлав­шего каурого коня крепко сбитого мужика, пристав­шего к нему словно репей, думал со злостью: «Такому бы в княжеской дружине место, а он, вишь, какое за­нятие себе нашел».

Посадник едва успевал отбивать удары и вдруг с ужасом осознал, что силы его быстро иссякают, и ес­ли он не изловчится и не сможет в ближайшие мгнове­ния сразить противника, то сам будет сражен. «Эх, по­мог бы кто!» — мельком пронеслось в его голове, но он понимал, что надеяться на постороннюю помощь вряд ли стоит: для каждого из дружинников нашелся свой противник, а то и два–три. Совсем рядом был князь, но он бился сразу с двумя наседавшими на него косма­тыми разбойниками. Посадник успел лишь мельком заметить лицо князя, искаженное злобой, и тут же чуть не получил колющий удар в живот. Холодный пот выступил на раскрасневшемся лице немолодого воина, который понял, что был на волосок от смерти.

Не ожидая, когда противник нанесет очередной удар, он размахнулся и со свистом опустил меч на пле­чо разбойника. От мощного удара, в который посадник вложил, кажется, все свои последние силы, хрустнула кость, и звук этот, несмотря на шум, царивший во­круг, Василий Алексич хорошо расслышал. Он уви­дел, как, удивленно посмотрев на плечо, большим красным ломтем отвалившееся от шеи, мужик взмах­нул здоровой рукой, словно хотел его удержать, но тут же упал под копыта своего каурого, который в испуге шарахнулся из стороны в сторону, топча копытами распластанное на снегу обмякшее тело. Посадник не испытал ни облегчения, ни радости от того, что ему удалось выйти живым из этого поединка, и едва успел перевести дух, как увидел перед собой нового против­ника. Тот впился в него хищными круглыми глазами, которые, как казалось, должны были вот–вот выва­литься из глазниц.

Тяжело дыша, усмехаясь щербатым ртом, разбой­ник пытался дотянуться до посадника своей короткой кривой саблей, вероятно когда-то принадлежавшей та­тарину, что нашел свою смерть на Русской земле. «Та­ким ножиком конину, наверное, хорошо резать, а не в бой идти», — горько усмехнулся посадник, понимая, что даже с этой короткой саблей противник сильнее его, а он вряд ли выдержит новую схватку. Подняв отя­желевший меч, он ждал удобного момента, когда смо­жет дотянуться до вертевшегося вокруг щербатого, а тот, видно сообразив, что ему трудно будет подобрать­ся к этому располневшему боярину, примеривался и так и этак, чтобы полоснуть острым клинком по су­хожилиям молодого, но, судя по всему, неопытного ко­ня. Перехватив хищный взгляд, устремленный куда-то вниз, посадник, к своему ужасу, понял, что замыс­лил его враг, и стал пытаться повернуть коня так, чтобы изверг не мог совершить злодейство против ни в чем не повинного животного. Однако Хан, напуган­ный всем творившемся вокруг него, шарахался из сто­роны в сторону, не слушаясь седока, который, до боли закусив губу, безуспешно пытался заставить молодого коня, ни разу не побывавшего ни в одной схватке, дей­ствовать по его воле. «Пепел бы сейчас уж точно не подкачал, не я бы его спасал, а он меня!» — вспомнил с досадой своего старого боевого коня посадник. Он из­готовился полоснуть мечом по грязной кадыкастой шее, однако Хан резко дернулся, и блестящее лезвие просвистело мимо цели, лишь еще больше обозлив раз­бойника.

В изнеможении посадник опустил руку, сжимав­шую меч, явственно ощутив, что поднять ее больше не в силах. Василий Алексич сразу понял, что об этом до­гадался и его противник, и стал с каким-то безразли­чием ждать развязки. И все же судьба на этот раз была милостива к нему: щербатый уже занес саблю, но не­весть откуда взявшийся широкий клинок, бесшумно пролетев мимо окаменевшего посадника, воткнулся в прикрытую одной лишь грязной рубахой грудь. Вы­ронив саблю, щербатый двумя руками судорожно по­пытался вытащить клинок, но лишь чуть–чуть сдви­нул его с места, кровь заструилась между скрюченны­ми пальцами, последним усилием умирающий еще не­много вытянул клинок и испустил дух. Посадник огля­нулся в ту сторону, откуда пришла к нему помощь, и увидел угрюмое лицо Потапа.