Миг власти московского князя [Михаил Хоробрит]

Панова Алла Георгиевна

Сотник при этих словах зарделся еще больше, а князь, готовый рассмеяться, еле сдерживаясь, спро­сил у сотника:

— А что, Василько, может, прав воевода? Найдем тебе невесту самую что ни на есть распрекрасную. Хоть на свадьбе погуляем! А? Что скажешь?

— Сам найдет! — пробасил Демид, а в сторону про­говорил тише: — Если уж не нашел.

— Ну что ж, сам так сам! — засмеялся князь и, по­хлопав сотника по плечу, сказал: — Ступай уж! Ищи хозяйку в дом новый! Да не мешкай, а то невест здесь маловато, другие всех разберут!

Буркнув что-то под нос, Василько отправился к сво­ему месту,

сев за стол, демонстративно почесал заты­лок и, скрывая смущенную улыбку в пшеничных усах, сказал так, чтобы все услышали:

— Придется поторопиться.

Слова его встретили дружным радостным хохотом. Некоторое время еще подшучивали над сотником, но затем разговор снова вернулся в серьезное русло, че­му прежде всего поспособствовал воевода, который за­говорил о былых сечах, победах и поражениях. Ва­силько его поддержал и по настоянию Демида, сидев­шего за столом рядом с ним, нехотя рассказал о некоторых моментах боя, хоть и скоротечного, но оказавшегося таким нелегким.

Князь тоже слушал этот рассказ, отмечая про себя, что сотник говорит о заслугах других, совсем не упоми­ная о своих подвигах. Михаилу Ярославичу это при­шлось по нраву, и он даже переглянулся с воеводой, который, судя по всему, тоже обратил на это внима­ние. Василько еще недавно был для князя новым чело­веком, но теперь, кажется, можно было не сомневаться в том, что сотник не подведет.

Услышав, что кто-то спросил у Василька о неожи­данном нападении на сотню остатков ватаги, князь прервал сотника, начавшего отвечать на вопрос, и за­говорил сам.

— Об этом Василько еще успеет вам рассказать, — сказал он громко, — а прежде чем он поведает, как справедливая кара настигла этих нелюдей, хочу, чтоб помянули мы павших от их рук двух наших воинов. Да–да, двух воинов! Речь веду не только о Егоре, кото­рый в сечах рубился, но и о Николке. Пусть и отроком он еще был, но в деле себя показал и как воин голову сложил в бою. Помянем их, други!

Все закивали — кто-то даже попытался избавиться от какого-то сора, нечаянно попавшего в глаза, — и, помолчав немного, осушили чарки за упокой души по­гибших. Князь снова заговорил, прервав начавших ти­хо переговариваться, и предложил теперь выпить за здравие раненого посадника, который, по его словам, тоже внес свою лепту в общее дело. Тут тоже все под­держали князя. Потом вспомнили о пленных и о гроз­ном главном ватажнике.

— А мне он вовсе грозным не показался, — сказал разочарованно Никита.

— Кто ж грозен, когда в порубе сидит! — тут же от­ветил воевода.

— Ну не скажи, Егор Тимофеевич! Видал я во Вла­димире таких, что от одного их взгляда кровь в жилах стынет, — возразил сотник.

— А я, Никита, — вступил в разговор молчавший все это время Тихон, — видал, как от взгляда одногла­зого Кузьки его ватажники будто окаменели.

— Руки у него в крови людской. Никого не жалел, ни старых ни малых, — подтвердил молодой чернобо­родый дружинник из сотни Василька. — Нам хозяин того дома, где мы прошлую ночь ночевали, говорил, что слух, мол, шел, что изверг кровью жертв умывался и кровь их пил.

— Тьфу, — сплюнул кто-то и перекрестился.

— Слухи слухами, а то, что люди, которые любого самого страшного зверя не боялись, страшились не только в лес идти, но даже и по дорогам

ездить — вот что важно, — вставил свое слово воевода.

— Что верно, то верно! — подтвердил сказанное князь и снова замолчал.

— Ты вот, Никита, говорил, что, мол, бродни они и есть бродни и бояться их нечего. Мол, оттого все случилось, что у страха, видишь ли, глаза велики. Но это хорошо говорить, когда сотню воинов ведешь, или те­перь, когда изверг в поруб упрятан! А народ-то здешний не глупей тебя будет, да и мечи многие из них дер­жать умеют. Однако, как ватага места эти облюбовала, так для того, чтобы куда по нуждам своим отправиться, никто уже в одиночку в путь не отправлялся — попутчиков искал. Так, вишь, и это не спасало. А ты твердишь, что враг был негрозен! Завидки, может, берут, что не тебе слава досталась, а Васильку? — высказав все, что накипело, воевода умолк, уставившись в пустую чарку.

— Ну, что ты на меня, Егор Тимофеевич, напустился! — стал оправдываться Никита. — Я только так сказал, а ты уж про «завидки» заговорил. Ну, если не показался мне Кузька этот, что ж я могу поделать?

— А разве не ты говорил про то, что с броднями и дюжина твоих дружинников справилась бы? — на­помнил Демид забывчивому сотнику его слова.

— Ну, налетели, будто вороны! — отмахнулся Ни­кита.

— Так ты не виляй, а лучше повинись, сразу лег­че станет, — сказал Демид, глядя на Никиту исподло­бья каким-то изучающим и в то же время грустным взглядом.

Князь с интересом наблюдал за перепалкой, ожи­дая, чем она закончится. Он уже знал о высказывани­ях Никиты, и даже упомянул о них, но раскрывать имени того, кто неуважительно отзывался об этой пер­вой победе, — а получалось, что и о нем, о князе, — не стал. Никита сам не сдержался и своим замечанием выдал себя. Видно, и в самом деле был обижен, что не его, а Василька князь взял с собой, и вот к этой обиде теперь добавилась зависть к славе победителя. А кто победитель? Он — князь. Его славят москвичи. И его победу пытается умалить сотник. Не понимает Никита этого, зависть глаза застилает. «Что ж нарыв прорвался, и это хорошо», — думал князь, переводя взгляд с одного лица на другое, замечая, как близкие его люди реагируют на сказанное.

— Ладно, ладно, уймитесь, — замахал руками Никита, словно от налетевших на него воронов, отбиваясь от противников, а потом, понурив голову, сказал не­громко: — Правы вы все! Позавидовал!

— Ну, так бы сразу! А то «не показа–а-лся»! — сов­сем по–стариковски проворчал воевода.

— А как же не завидовать! Он у князя первым по­мощником сделался! — кивнув в сторону Василька, опять запальчиво заговорил Никита, выпячивая ни­жнюю губу и становясь похожим на ребенка, готового вот–вот расплакаться. — Теперь героем стал!

— Ишь какой, а ты думал век тебе одному в героях ходить! — отозвался кто-то сидевший в конце стола.

— Правда, правда! Все уши прожужжал, я, мол, первым в Москве побывал и вас, мол, сюда привел. Вы бы, дескать, словно дети малые в лесах без меня заплу­тали, — с издевкой проговорил Тихон.

Слова его были встречены громким хохотом, по­скольку вряд ли кто в княжеской дружине еще не слы­шал хвастливых слов сотника, который не уставал рас­сказывать всем о своем «героическом» поступке.