Михаил Булгаков
Шрифт:
Хорошо получалось другое — не бояться рисковать ради спасения чужой жизни. И когда встает вопрос: оперировать ли уже фактически умирающую девушку с раздробленной ногой, булгаковский герой вдруг сурово говорит, не узнавая своего голоса: «Камфары. Готовьте ампутацию». И он провел ее, эту свою первую ампутацию, и спас девушке жизнь, и получил от нее в подарок снежно-белое полотенце с красным вышитым петухом. Таким был герой булгаковских рассказов: решительный, быстро набирающий практический опыт, преданный своей профессии, которая, несмотря на всю кровь, страх и боль, овеяна для него неистребимой романтикой самоотверженного труда.
А каким
Вот как рассказывала об этом жена Булгакова Татьяна Николаевна: «В Никольское приехали поздно, никто, конечно, не встречал. Там был двухэтажный дом врачей. Дом этот был закрыт; фельдшер пришел, принес ключи, показывает — «вот ваш дом».» Дом состоял из двух половин с отдельными входами: рассчитан он был на двух врачей, необходимых больнице. Но второго врача не было… Наверху была спальня, кабинет, внизу столовая и кухня. Мы заняли две комнаты, стали устраиваться. И в первую же ночь привезли роженицу! Я пошла в больницу вместе с Михаилом. Роженица была в операционной; конечно, страшные боли; ребенок шел неправильно. Я видела роженицу, она теряла сознание. Я сидела в отдалении, искала в учебнике медицинском нужные места, а Михаил отходил от нее, смотрел, говорил мне: «Открой такую-то страницу!» А муж ее сказал, когда привез: «Если умрет, и тебе не жить — убью». И все время потом ему там грозили. В следующие дни сразу стали приезжать больные, сначала немного, потом до ста человек в день.»
А вот этот же первый день, описанный уже Булгаковым в «Записках юного врача»: «…Я успел обойти больницу и с совершеннейшей ясностью убедился в том, что инструментарий в ней богатейший. — Гм, — очень многозначительно промычал я, — однако у вас инструментарий прелестный. Гм. — Как же-с, — сладко заметил Демьян Лукич, — это все стараниями вашего предшественника Леопольда Леопольдовича. Он ведь с утра до вечера оперировал.
Тут я облился прохладным потом и тоскливо поглядел на зеркальные сияющие шкафики». Внизу, в аптеке, «не было только птичьего молока. В темноватых двух комнатах крепко пахло травами, и на полках стояло все что угодно. Были даже патентованные заграничные средства, и нужно ли добавлять, что я никогда не слыхал о них ничего».
Булгаков быстро осваивал профессию врача. Он производил ампутации и прививки, вскрывал нарывы, принимал роды, словом, делал все, что делает сельский врач в больнице. В удостоверении, которое Михаил получил от земской управы через год, было написано, что он «зарекомендовал себя энергичным и неутомимым работником на земском поприще». И там же отмечалось, что он принял за год более пятнадцати с половиной тысяч больных!
Булгаков провел сотни хирургических и акушерских операций. Завершая учебу в университете, он специализировался на детских болезнях, но в сложившихся обстоятельствах обратил внимание на венерологию. Михаил Афанасьевич хлопотал об открытии венерологических пунктов в уезде, настаивал на принятии профилактических мер.
Вероятно, он был хорошим врачом, вернее он становился хорошим врачом, но судьба уготовила ему другую стезю, которая, как дорога к его сельской больнице, пока была занесена снегом.
«Порою нас заносило вовсе снегом, выла несусветная метель, мы по два дня сидели в Мурьевской больнице, не посылали даже в Вознесенск за девять верст за газетами, и долгими вечерами я мерил и мерил свой кабинет и жадно хотел газет, так жадно, как в детстве жаждал куперовского «Следопыта».» — пишет Булгаков в «Записках юного
Врачебная карьера Михаила продолжалась. Осенью его перевели в Вязьму на должность заведующего инфекционным и венерологическим отделением городской земской больницы. Он был невероятно рад переезду, новому городу, новой работе: «Уютнейшая вещь керосиновая лампа, но я за электричество! И вот я увидел их вновь наконец, обольстительные электрические лампочки!.. На перекрестке стоял живой милиционер, сено устилало площадь, и шли, и ехали, и разговаривали, в будке торговали вчерашними московскими газетами, содержащими в себе потрясающие известия, невдалеке призывно пересвистывались московские поезда. Словом, это была цивилизация, Вавилон, Невский проспект.
О больнице и говорить не приходится. В ней было хирургическое отделение, терапевтическое, заразное, акушерское. В больнице был старший врач, три ординатора (кроме меня), фельдшера, акушерки, сиделки, аптека и лаборатория. Лаборатория, подумать только!.. Я стал спать по ночам, потому что не слышалось более под моими окнами зловещего ночного стука, который мог поднять меня и увлечь в тьму на опасность и неизбежность…»
Кто знает, может быть, Булгаков занялся бы наукой, стал известным, уважаемым врачом, писал бы научные статьи и совсем иные книги — монографии и учебники по медицине. Но события октября 1917 года изменили его жизнь так же, как и жизни миллионов его соотечественников. Пришло грозное время непредсказуемых перемен.
В конце 1917 года Булгаков пишет сестре Надежде: «Недавно в поездке в Москву и Саратов мне пришлось видеть воочию то, что больше я не хотел бы видеть. Я видел, как толпы бьют стекла в поездах, видел, как бьют людей. Видел разрушенные и обгоревшие дома в Москве. Видел голодные хвосты у лавок, затравленных и жалких офицеров.»
Время было грозным, время было жестоким, оно требовало, чтобы все мужчины надели шинели, взяли в руки оружие. В семье Булгаковых, такой далекой от армии и военных традиций, вдруг появились военные. Сестра Варя вышла замуж за кадрового военного, сестра Надежда была замужем за Андреем Земским, филологом, который стал прапорщиком-артиллеристом (его дивизион стоял в Царском Селе), брат Николай поступил в военное училище. Гражданская война уже стояла на пороге.
1917 год был для Булгакова годом тяжелых испытаний. Летом он проводил трахеотомию у больного ребенка и, опасаясь заражения, вынужден был сделать себе прививку от дифтерита. После этого у него начались боли, которые он стал снимать с помощью морфия, и в результате употребление наркотика вошло в привычку. Неизлечимый по тем временам морфинизм повредил земской врачебной карьере Булгакова: он был освобожден от службы по болезни. Вылечился он только через год в Киеве благодаря усилиям жены и отчима — врача И. П. Воскресенского.
Поправившись, Булгаков открыл частную практику как венеролог.
«Михаил решил заняться частной практикой, — рассказывала Татьяна Николаевна. — Когда мы весной 17-го года уезжали из Саратова, отец дал мне с собой ящик столового серебра — мое приданое. Теперь я решила его продать. Как раз в это время я узнала о смерти отца — спустя шесть месяцев после того, как он умер — в начале 1918 г. — в Москве, в тот самый день, когда к нему приехала мама. Когда я узнала, я тут же послала ей через Красный Крест 400 рублей, но они, к сожалению, не дошли. На остальное мы купили все необходимое для приема больных. Я 5 тысяч получила за серебро, но быстро их все потратили.