Михаил Кузмин
Шрифт:
Надо отметить, что, несмотря на все трудности тогдашней жизни, Кузмин не прекращал творческой деятельности. В эфемерном издательстве «Странствующий энтузиаст», принадлежавшем богатой даме Т. М. Персиц (Кузмин постоянно именует ее «Тяпой»), вышел роскошно по тем временам изданный роман о Калиостро, и в том же 1919 году Кузмин начал работу еще над двумя произведениями, которые в сознании современников иногда путались: романами «Жизнь Публия Вергилия Марона, Мантуанского кудесника» (или «Златое небо») и «Римские чудеса» [509] . Ни тот ни другой романы завершены не были, хотя достоверно известно, что работу над «Римскими чудесами» Кузмин продолжал и позднее, уже после публикации двух глав в альманахе «Стрелец».
509
См., например, заметку в хронике журнала «Новая русская книга» (1922. № 7. С. 33) о том, что Кузмин работает над вторым томом «Нового Плутарха», называющимся «Вергилий — Римские чудеса».
Важно отметить, что и «Чудесная жизнь Иосифа Бальзамо» и «Жизнь Публия Вергилия Марона…», и «Римские чудеса» так или иначе связаны с различными формами существования чудесного (поэтому и Вергилий в его романе — не просто реальный поэт, о котором мы знаем из истории, но прежде всего Вергилий легендарный, облик которого сложился в Средние века [510] ).
510
См., например: Leland С. G.Legends of Vergil. London, 1902; Spargo J. W.Vergil the Necromancer. Cambridge, 1934.
18 декабря 1920 года Кузмин пишет стихотворение, которое, как сказано в одной из «Александрийских песен», легко можно «толковать седмиобразно». Можно в нем увидеть и отчаяние, и надежду, и смирение перед неизбежным, но вернее всего, очевидно, уловить все эти чувства одновременно в наложении их друг на друга:
Декабрь морозит в небе розовом, Нетопленный мрачнеет дом. А мы, как Меншиков в Березове, Читаем Библию и ждем. И ждем чего? самим известно ли? Какой спасительной руки? Уж взбухнувшие пальцы треснули И развалились башмаки. Никто не говорит о Врангеле, Тупые протекают дни. На златокованном Архангеле Лишь млеют сладостно огни. Пошли нам крепкое терпение, И кроткий дух, и легкий сон, И милых книг святое чтение, И неизменный небосклон! Но если ангел скорбно склонится, Заплакав: «Это навсегда!» — Пусть упадет, как беззаконница, Меня водившая звезда. Нет, только в ссылке, только в ссылке мы… [511]511
Это стихотворение впервые — конечно, без ведома Кузмина — было напечатано не любившей стихов Кузмина Зинаидой Гиппиус без имени автора в составе статьи «Опять о ней» (Общее дело. 1921. 21 ноября. № 490; см.: Морев Г. А.Из комментариев к текстам Кузмина. II // НЛО. 1993. № 5. С. 165–167). В архиве Гиппиус сохранилась рукопись этого стихотворения (с указанием имени Кузмина. См.: Новый журнал. 1987. Кн. 168/169. С. 324). На основании этой статьи Гиппиус и, судя по контексту, в качестве ее собственного произведения было перепечатано в советской провинциальной печати (см.: Селезнев Д.К вопросу о прижизненных публикациях стихотворения М. Кузмина «Декабрь морозит в небе розовом…» («Меньшиков <так!> в Березове») // НЛО. 1997. № 24. С. 281, 282). С тех пор активно бытовало в поэтическом каноне русской эмиграции (Слово. 1928. № 847; Морковин В.Воспоминания / Публ. Д. В. Базановой // Русская литература. 1993. № 1. С. 229; Шайкевич А.Цит. соч.) и др. Распухшие пальцы — реальное обстоятельство жизни Кузмина, очень тревожившее его именно в декабре 1920 года.
Перепады настроения от надежды к безнадежности все время сопровождают Кузмина, и радостное приятие жизни, столь характерное для его мировоззрения ранее, теперь часто уступает место внутренней «замороженности», скованности, в которой может быть лишь долгое и смутное ожидание неведомого чуда.
Но пока чуда не произошло, приходилось изо всех сил бороться за жизнь. В дополнение к публикациям и попыткам публикаций Кузмин старался заработать любыми способами. Так, он одним из первых, насколько нам известно, решился продавать свои рукописи. Такая практика была достаточно распространенной в первые послереволюционные годы, некоторыми книжными лавками была даже поставлена на довольно широкую коммерческую ногу [512] , и Кузмин принимал в этой деятельности участие [513] . Еще летом 1919 года он предложил известному в те годы букинисту Л. Ф. Мелину купить у него список эротических стихотворений под заглавием «Запретный сад». Видимо, сумма, предложенная Мелиным, оказалась для него слишком мизерной (в дневнике 20 июня записано: «Мелин маловато дал»), и сделка не состоялась [514] . Тогда аналогичную рукопись он при посредстве Горького переправил за границу С. Н. Андрониковой-Гальперн, но и там его коммерческое начинание постигла неудача [515] . Тогда появился другой план: продать молодому библиофилу С. А. Мухину рукопись дневника. Мухин долго колебался, потом, видимо, заплатил некоторую сумму, но дневник все же остался у Кузмина, хотя к Мухину попали некоторые редкостные издания кузминских книг [516] . И позже, на протяжении довольно долгого времени, Кузмин считал, что дневник может стать предметом или продажи какому-нибудь частному лицу, или даже опубликования [517] . Видимо, мнение многих, знавших содержание дневника, о высокой его исторической и художественной ценности делало такой план правдоподобным, тем более что начало XX века несколько изменило представления о дневнике как литературном жанре [518] .
512
См.: Богомолов Н. А., Шумихин С. В.Книжная лавка писателей и автографические издания 1919–1922 гг. // Ново-Басманная, 19. М., 1990. С. 84–130.
513
Нам известны две его рукописи, проданные через магазины. См. указанную в предыдущем примечании статью.
514
Рукопись хранится: РГАЛИ. Ф. 232. Оп. 1. Ед. хр. 6.
515
Подробнее см.: Собрание стихов. T. III. С. 658.
516
См.
517
Подписанный Кузминым с книжным кооперативом «Петрополис» договор на приобретение и возможное издание дневника опубликован: Тимофеев А. Г.Михаил Кузмин и издательство «Петрополис» (Новые материалы к истории «русского Берлина») // Русская литература. 1991. № 1. С. 190.
518
Подробнее см.: Богомолов Н. А.Русская литература первой трети XX века. С. 201–212.
Однако все предприятия подобного рода не приносили той удачи, на которую Кузмин рассчитывал. Даже если ему и удавалось выручить изрядное количество денег, они тут же уходили на уплату долгов и получение тех небольших радостей, которые в те годы еще были доступны и отказать в которых себе и Юркуну Кузмин был не в состоянии. Поэтому единственным по-настоящему серьезным подспорьем для него продолжали оставаться пайки, которые удавалось получать в разных, но не очень многочисленных местах, так как наиболее выгодных предложений, связанных со службой в учреждениях, он неизменно избегал. Даже когда довольно близкий знакомый А. Э. Беленсон получил возможность печатать произведения своих друзей в журнале «Красный милиционер» (и действительно на короткое время превратил его в чрезвычайно интересное издание), Кузмин решительно отказался от сотрудничества. Для него были открыты только те организации, которые не подчинялись каким-либо правительственным инстанциям и могли сохранять независимость. Одной из таких организаций стало организованное в июле 1920 года петроградское отделение Всероссийского союза поэтов.
Сам союз возник еще в 1918 году в Москве с согласия Луначарского. Но Петроград как-то обходился без него, пока из Москвы не была прислана в качестве эмиссара молодая поэтесса Н. А. Павлович, решительно взявшаяся за дело. Председателем президиума союза был избран Блок, секретарями — энергичные Вс. Рождественский и Павлович. Кузмин был одним из членов приемной комиссии союза, в которую входили также Блок, Гумилев и Лозинский. Члены приемной комиссии должны были рассматривать рукописи, поданные молодыми поэтами, желающими вступить в члены союза, и письменно высказывать свое мнение. Сохранилось довольно значительное количество отзывов членов приемной комиссии [519] , и показательно, что в подавляющем большинстве случаев столь различные люди и поэты сходились во мнениях, а расхождения наступали только тогда, когда кто-нибудь из соображений человеколюбия пытался снисходительно отнестись к чьим-либо беспомощным опусам.
519
См.: Блок и «Союз поэтов» / Публикация Н. В. Рождественской и Р. Д. Тименчика // ЛН. Т. 92. Кн. 4. С. 684–695.
Как правило, отзывы Кузмина оказываются более подробными, более развернутыми, чем письменно изложенные мнения других членов. Видимо, для него сам процесс знакомства с молодыми поэтами таил какие-то приятные ощущения и потому не был особенно в тягость, тем более что эта работа приносила и некоторые материальные блага. Н. А. Павлович рассказывала, что Блок постоянно заботился о Кузмине и старался добыть для него дополнительный паек [520] . Нечто подобное вспоминала и И. Одоевцева, когда передавала слова Блока, обращенные к Кузмину: «Я боюсь за вас. Мне хочется оградить, защитить вас от этого страшного мира, Михаил Алексеевич» [521] . Возможно, Блоку была известна привычка Кузмина делиться своим пайком с кем угодно, буквально с первым встречным. Друзья Кузмина вспоминали, как в конце 1920-х и начале 1930-х годов они иногда боялись заходить к нему, так как знали, что он будет угощать их всем, что найдется в доме, даже если потом сам останется без обеда. К этому прибавлялось и то, что Кузмин суеверно боялся делать запасы, опасаясь, что это приведет к катастрофе.
520
См.: Павлович Н. А.Воспоминания об Ал. Блоке // Блоковский сборник. Тарту, 1964. С. 470.
521
Одоевцева И.Избранное. М., 1998. С. 304. Впрочем, на достоверность воспоминаний Одоевцевой полагаться трудно, слишком уж часто они восходят к каким-либо известным текстам, прежде всего к «Петербургским зимам» Г. Иванова. Так, в данном случае слова Блока подозрительно напоминают фразы из его приветствия на праздновании пятнадцатилетия литературной деятельности Кузмина.
Одним из первых публичных мероприятий Союза поэтов было чествование Кузмина. 29 сентября 1920 года в Доме искусств отмечался пятнадцатилетний юбилей его литературного дебюта. Блок в качестве председателя союза («Унылое, казенное название», по его словам) открыл вечер небольшой речью, в которой теплые слова о творчестве Кузмина прозвучали в широком контексте заботы о сохранении старой культуры и создании возможностей для ее развития в будущем: «…многое пройдет, что нам кажется незыблемым, а ритмы не пройдут, ибо они текучи, они, как само время, неизменны в своей текучести. Вот почему вас, носителя этих ритмов, поэта, мастера, которому они послушны, сложный музыкальный инструмент, мы хотели бы и будем стараться уберечь от всего, нарушающего ритм, от всего, заграждающего путь музыкальной волне» [522] .
522
Блок.Т. 6. С. 440.
Приветствовали Кузмина также Гумилев (от «Всемирной литературы»), В. Р. Ховин (от издательства и книжной лавки «Очарованный странник», где Кузмин был завсегдатаем), С. М. Алянский от издательства «Алконост», Б. М. Эйхенбаум от Дома литераторов, В. Б. Шкловский от Общества изучения поэтического языка и В. А. Чудовский от Дома искусств. Первая часть вечера была завершена чтением ремизовской «жалованной грамоты» Кузмину, «кавалеру и музыканту ордена Обезьяньего Знака» [523] .
523
Грамота, видимо, не сохранилась. См.: Обатнина Е.Царь Асыка и его подданные: Обезьянья Великая и Вольная Палата А. М. Ремизова в лицах и документах. СПб., 2001. С. 349.
Во втором отделении была исполнена музыкальная программа, подготовленная одним из ближайших свидетелей дебюта Кузмина, музыкальным критиком В. А. Каратыгиным. В ней прозвучали музыкальные композиции самого Кузмина: «Александрийские песни» в исполнении А. М. Примо, «Духовные стихи» в исполнении В. Я. Хортика, «С Волги», «Пугачевщина» и «Турецкая застольная песня» в исполнении А. И. Мозжухина. Затем Глебова-Судейкина прочитала цикл стихов «Бисерные кошельки», а в заключение сам Кузмин — новый рассказ и несколько стихотворений об Италии. Была также организована специальная выставка книг, рукописей, нот, портретов и набросков.