Михаил Шолохов в воспоминаниях, дневниках, письмах и статьях современников. Книга 1. 1905–1941 гг.

Петелин Виктор Васильевич

Что касается доклада т. Янчевского, то он меня, как и многих, не удовлетворил, потому что построен он исключительно на частностях. Это какой-то следовательский подход к материалу: вырвать то, другое. Сличать, каким словарным багажом пользовался автор, подавая большевика, каким словарным багажом он пользовался, рисуя контрреволюционера. Для Янчевского важно, почему Шолохов наделил Валета уродливой головой, шеей. И в этом Янчевский видит контрреволюцию… Да может быть, социальные причины обусловили то, что Валет имел такую шею, а не иную. Где Валет родился, жил?..

Другой

момент: про черную петлю, захлестывающую область. Для меня в этих словах нет ничего ужасного. Пусть область захлестывает черная петля. В это слово я включаю Каледина, Изварина и всех казакоманствующих. Мне не страшно, что черная большевистская петля захлестывает их. Дальше о «бабочках». Корнилов гоняется за бабочкой, а Подтелков тяжело ступает. Ну, т. Янчевский, это ж ерунда. Ничего ужасного. Ужаснее было бы, если бы Подтелков гонялся за бабочкой. Пусть уж Корнилов гоняется и в будущем за ней, а Подтелкову Шолохов пусть не позволяет этого делать.

Теперь в отношении так называемого синтезированного образа – образа Григория Мелехова. Тут настораживаешься и не спешишь оценивать роман преждевременно, не спешишь вешать ему ярлыков: он реакционный, он революционный.

Так как Мелехов является синтезированным образом, является прообразом шатающегося казачества, то давайте проследим его до конца. Если шатающееся казачество станет революционным, тогда мы не сможем бросить упрек Шолохову (т. Янчевский: а если Шолохов умрет завтра и роман его останется в таком виде?). Чорт знает что случится!.. По крайней мере, роман не закончен.

В романе есть места символические. Символика позволяет иногда различно толковать эти места. Я к тебе, т. Макарьев! Помнишь, я задал тебе вопрос: кто этот старик? Ты ответил, что это пчельник. Возможно, в частной беседе ты узнал от Шолохова, что – это пчельник, живет он там-то (Макарьев: я тогда шутил). Нужно было своевременно сказать, что это была шутка. Я это принял за чистую монету.

Шолохов не обязан всякому и каждому читателю объяснять, что в такой-то лощине жил такой-то старик. Определенного места в романе не отведено старику. Образ старика мне свойственно было понимать как олицетворение трудового, черноземного Дона.

Янчевский. Насчет «годины смуты и разврата» и «не осудите, братья, брата».

Никулин. Это место вообще плохо сделано… Гуманизм подкачал.

Мое окончательное мнение таково: роман нельзя отнести к реакционной литературе постольку, поскольку этот роман незаконченный, и постольку, поскольку я тоже сторонник видеть в лице Мелехова синтезированный образ шатающегося казачества.

Но этот гуманизм! Пролетарским писателям не стоит им грешить. Представьте, сейчас классовая борьба в деревне, а мы с гуманизмом тут как тут, на первом плане. Кого читатель будет жалеть? Кулака. Он ликвидирован, он страдает. И будет ненавидеть строй, коммунистическую партию. Ведь они обижают и надругаются»¹³.

«Тихий Дон» в борьбе с фашизмом»

Константин Прийма

I. Михаил Шолохов в Берлине в 1930 году

В 1930 году Максим Горький пригласил Михаила Шолохова в Сорренто. Глубокой осенью Шолохов (вместе со своими друзьями Василием Кудашевым и Артемом Веселым) прибыл в Берлин, чтобы получить визы на въезд в Италию.

Однако правители Италии надолго задержали выдачу виз, и Шолохов с друзьями застрял на Шпрее.

В октябре 1930 года в Берлине издательство «Литература и политика» выпустило вторую книгу «Тихого Дона» под названием «Война и революция». Пресса Берлина была полна статей о новом советском романе. Коммунистическая «Роте Фане» 19 октября напечатала XXVIII главу, а 30 ноября – XXX главу второй книги «Тихого Дона» о разоружении и казни отряда Подтелкова.

В ту пору в Германии остро стоял вопрос о борьбе за власть. Извлекая уроки из русской революции и судьбы отряда Подтелкова, «Роте Фане» по роману «Тихий Дон» учила массы большевизму и борьбе за власть.

Коммунисты Германии и передовые рабочие рассматривали роман Шолохова не только как художественное произведение. Рабкор «Роте Фане», переводчик «Поднятой целины» в мае 1935 года, на Ростсельмаше, в стенгазете «Коминтерновец» писал, что рабочие Германии воспринимали «Тихий Дон» Шолохова «как учебник алгебры русской революции». А член берлинского юнгштурма, коммунист Людвиг Сюч, в той же стенгазете «Коминтерновец» писал: «Шолохов в «Тихом Доне» преподал нам уроки диалектики русской революции».

2

Из Берлина началось триумфальное шествие «Тихого Дона» по Европе и всему миру. Германские коммунисты в своей прессе сразу же оценили по достоинству «Тихий Дон». Известный немецкий писатель Вайскопф в журнале «Ди Линкскурве» № 3, в октябре

1929 года, писал о «Тихом Доне» следующее: «То, что неоднократно подчеркивалось и развивалось в произведениях молодых русских писателей – новый взгляд, обращение к проблеме с новой необычной стороны, энергичная форма – все это полностью развернулось в романе Шолохова. «Тихий Дон» величием своей концепции, многогранностью своей жизни, проникновенностью своей формы, напоминает «Войну и мир» Льва Толстого».

Не только коммунистическая пресса так высоко оценила талант Шолохова. Либеральная буржуазная пресса также с восторгом отзывалась о новом советском романе. Крупная газета «Фоссише цейтунг», например, писала так: «…Шолохов со своим «Тихим Доном» перевесит любой десяток немецких писателей». Газета «Берлинер Тагеблатт» 9.XI. 1930 года писала, что «о русском человеке и его судьбах в «Тихом Доне» сообщается больше, чем во многих ученых трактатах». «Франкфуртер цейтунг» назвала Шолохова «самым талантливым писателем новой России». Даже католический журнал «Дер Грал» вынужден был признать, что «Тихий Дон» Шолохова – мастерское произведение, которому в наше время трудно найти равное»…