Михаил Шолохов в воспоминаниях, дневниках, письмах и статьях современников. Книга 1. 1905–1941 гг.
Шрифт:
То, что Шолохов даже после десятка лет, отделяющих его от описанных в романе событий, не преодолел этой иллюзии, объясняется ограниченностью его мировоззрения, неумением пробиться сквозь «кору явлений», обнажить их сущность и диалектическую связь, объясняется эмпиризмом, характерным для его творчества (отсюда, кстати – отсутствие подлинных типовых обобщений в образах романа).
Какова классовая основа перечисленных особенностей творческого метода Шолохова? Кулацкая, крестьянская, пролетарская или какая другая? Эту классовую основу надо искать в идее или совокупности идей произведения.
Какую идею обнаруживает в «Тихом Доне» Янчевский?
«Требуется доказать, – говорит он, – что казачество является особой национальностью, что эта национальность имеет особый исторический путь, что этот путь не совпадает с путем пролетариата, что среди казачьей национальности нет предпосылок для классовой борьбы, что казак, уклонившийся с казачьего пути, обречен на гибель, если не возвратится в лоно казачества. Доказательству всех этих положений посвящен роман «Тихий Дон». Такова, по мнению Янчевского, идея романа.
Мы подошли к самому интересному месту анализа «Тихого Дона». Выражением какой единой идеи является вся система образов романа?
Насколько мне известно, никто еще не пытался всерьез заняться этим вопросом. А без решения его не будет окончательной оценки «Тихого Дона». Но можно ли решить этот вопрос, имея только две книги романа? Нет, можно высказать только предположения, которые потребуют проверки, когда мы будем иметь перед собой законченный «Тихий Дон». Ко всему, что в дальнейшем я буду говорить, надо подходить только с той точки зрения, что это является в той или иной мере предположением.
Разберемся прежде всего, на чем основываются столь категорические высказывания Янчевского. Он исходит из того, что центральной проблемой романа является проблема казачества, его роли, исторического пути и пр. Я считаю, что есть более широкая проблема в романе, что проблема казачества является одной из проблем, но не основной, не центральной в «Тихом Доне». Гуманизм и классовая борьба – так можно бы сформулировать стержневую, наиболее общую проблему романа. Но об этом позже.
Сперва посмотрим, как Шолохов подходит к казачеству.
По Янчевскому, Шолохов из кожи лезет вон, пытаясь «обосновать» казачество как особую национальность. Но что значит «обосновать» нечто несуществующее в действительности? Ведь если б даже Шолохов захотел это сделать, его попытка была бы обречена на неудачу.
Какие «национальные» черты казачества якобы утверждает Шолохов? Может быть, особый казачий язык? Нет. Любовь к родине, к тихому Дону? А почему такой любви не может быть у самарца, саратовца, нижегородца к Волге? При чем тут особая национальность? Вражда с иногородними? Но здесь явление не национальной, а искусственно разжигаемой сословной розни. Дружба людей военной касты, дружба по полку? При чем опять-таки здесь национальность? Никаких убедительных фактов, подтверждающих, что казачество есть нация, ни один читатель в «Тихом Доне» не найдет.
Янчевский пытается привести убийственный как будто довод: связь донцов, дескать, по Шолохову, сильнее классовой борьбы.
Так ли это? Вспомним экспедицию Подтелкова. Подтелковцев берут в плен. Происходит трогательная сцена братания однополчан. Забыта, казалось бы, вражда, «казачье-национальное» как будто бы побеждает. Но на другой день «однополчане» – старые друзья – расстреливают своих «братанов»-подтелковцев.
Классовая борьба, значит, перевешивает все связи по полку, станице, «национальные», так сказать, связи.
Нет, вовсе не на «обосновании казачества, как особой национальности» делает упор Шолохов. Обосновывать это нечем. Центр тяжести у него в другом. Иллюзию национальной обособленности он не пытается ни проверить, ни подтвердить. Иллюзию он просто принимает за некую реальную предпосылку, и в этом его ошибка.
В чем же заключается проблема казачества в «Тихом Доне»? Если бы Янчевский внимательно вгляделся в образы романа, он обнаружил бы такую постановку вопроса:
– Какими путями сочетать «казачье-национальное» с большевизмом?
Это уже совсем другое, чем «обоснование казачества, как особой национальности». Этот вопрос уже ни в коем случае не могут ставить кулаки и эмигранты-дворяне.
Нас особенно интересует, как выражается «казачье-национальное» в политике, в политических взглядах казачества. Упрощенец Янчевский видит только одно политическое требование – «самостийность». Он не замечает, что Шолохов замечательно ярко подчеркнул многоразличное классовое содержание «казачье-национального», подчеркнул отсутствие единства в политических высказываниях тех или иных социальных слоев Донщины.
Евгений Листницкий, Изварин, Подтелков, Лагутин – развертывая эти образы, Шолохов, вопреки мнению Янчевского, утверждает (может быть, сам того как следует не осознавая), что так называемые «казачье-национальные» связи бесповоротно рвутся, как только доходит до них дыхание классовой борьбы. Эти четыре образа романа представляют, правда, недостаточно полно, группировку классовых сил на Дону: дворянско-офицерская верхушка, кулачество, зажиточное середнячество, беднота. Одинаковы ли их так называемые «национальные» политические требования? Янчевский не пытался даже разобраться в этом вопросе.
Евгений Листницкий — идеолог дворянско-офицерской верхушки донского казачества. Он откровенный и сознательный честный служака российского капитализма, помещичье-буржуазного государства, преданный слуга царской династии.
На улицах Петрограда он видит, как гуляют «довольные, радостные и счастливые» – «и купцы, и биржевые маклеры, и чиновники разных рангов, и помещики, и люди голубых кровей»…
«Но с кем же ты в конце концов? – задал он сам себе вопрос и, улыбаясь, решил: – ну, конечно же, вот с этими! В них частичка самого меня, а я частичка их коллектива. Все, что есть хорошего и дурного в моем классе, есть в той или иной мере и у меня. Может быть, у меня немного тоньше кожа, чем у этого вот упитанного боровка»…