Михаил Шолохов в воспоминаниях, дневниках, письмах и статьях современников. Книга 1. 1905–1941 гг.
Шрифт:
Во-первых, Шолохов не спускается, подобно Панферову, в «нижние этажи» общественной жизни (экономика казачьей станицы), он не воспроизводит в художественных образах всей глубины экономического расслоения казачества. Ставя в центре романа середняцкую и зажиточную часть казачества, Шолохов не дает развернутой картины жизни батрацко-бедняцких слоев как казачества, так и иногородних в их отношении к кулакам.
Во-вторых, как правильно указывал Макарьев, в романе недостаточно показывается революционизирующая роль города, его ведущее начало, связь станиц с городом, влияние шахтеров и т. д.
Именно в связи с наличием этих двух моментов мы можем говорить о том, что Шолохов не поднялся до такого показа казачества, который предвосхищал бы превращение бывшего оплота царизма не только в Русскую Вандею (это Шолохову удалось), но и в район сплошной коллективизации и ликвидации кулака как класса. Уже здесь мы видим, как сказалась ограниченность мировоззрения Шолохова, видим, что его метод не является целостным диалектико-материалистическим методом.
Если мы внимательно вглядимся, как в романе обрисованы специфические черты казачества, мы обнаружим двойственность творческого метода Шолохова, хотя эта двойственность совершенно не замечена Янчевским, который видит или хочет видеть одни прямые, симметричные линии, не пытаясь проанализировать конкретную сложность явления.
Выступая как художник-реалист, Шолохов на многих страницах дает реалистическое разоблачение казачьих традиций и обычаев, далекое от опоэтизирования, приукрашивания их.
Вспомним хотя бы образы деда Гришаки, Пантелея Мелехова, Петра Мелехова. Дед Гришака – это живой носитель казачьих традиций, «славного прошлого», воплощение «казачьей старины», «доблести и геройства» донцов. Эта старая развалина явно иронически обрисована Шолоховым. Вспомните, как петушится дед Гришака на свадьбе Натальи и Григория в разговоре с баклановцем-стариком, какие иронические штрихи положены Шолоховым на портрет этого старого вояки. Сходное положение мы видим в показе Пантелея Мелехова – отца Григория, – живущего по дедовским традициям. Наконец, опоэтизирован ли в какой-либо мере Петр Мелехов – брат Григория, – идущий по пути отца? Петр Мелехов олицетворяет ту часть казачьего середнячества, которая без колебаний пошла в начале революции по реакционному пути, активно поддерживала контрреволюцию на юге страны. Петр Мелехов показан в романе как прямой наследник взглядов, настроений, традиций старого крепкого казачества, карьерист, для которого мила была империалистическая война, потому что сулила офицерские чины. И этот образ реалистически, хотя не всюду с одинаковой резкостью, разоблачен Шолоховым. С Гришаки, Пантелея, Петра и ряда других Шолохов срывает маски, показывает их во всей неприглядности.
Хорошо гуляют казаки на свадьбе! А вспомните описание свадьбы Натальи и Григория, и вы почувствуете всю неприглядность, омерзительность этой хваленой казачьей гульбы.
Какое молодечество проявляли казаки в драках с иногородними! – скажет какой-нибудь дед Гришака, перебирая в памяти былые дни. А вспомните описание в «Тихом Доне» побоища казаков с тавричанами, и вы почувствуете всю отвратительность этой сцены.
Какое большое событие для казака прием присяги царю и отечеству! А вспомните, о чем думают в момент присяги казаки в «Тихом Доне»? Митька весь занят думой о том, что очень больно давят сапоги, а Григорий размышляет, как быть с Аксиньей, с женой.
Какой торжественный для казака момент – традиционный смотр офицерами и атаманами снаряжения на призыве!
Прочтите еще раз описание смотра (Ч. I. С. 220–222), и ничего торжественного, поднимающего «казачий дух» вы не найдете. Увидите злого с утра «по случаю проигрыша в преферанс» пристава, который брезгливо морщится от одного только прикосновения к пальцам казака. Услышите реплики казаков по адресу пристава, производящего смотр: «Чертило!», «Во кобель!» и пр.
Сколько дешевой «романтики», казалось бы, можно найти в том факте, что казак на военную службу идет со своим конем! Но и этот факт вовсе не опоэтизирован Шолоховым. Едет Штокман на хутор, говорит с казаком Федотом, и тот жалуется: «Выхожу на службу, продал быков – коня справил, а его взяли и забраковали»… «Ить это раз-з-зор», – заключает Федот. Именно раззором для казачьей бедноты было идти с своим конем на службу.
Война! Да ведь это традиционная профессия для казака! Вот где широкое поле для доблести, храбрости, силы, ловкости казачьей! Нет, совсем не в таких тонах показывает Шолохов встречу казаками объявления войны. Полковник говорит перед полком о том, что Германия объявила войну. Он «расстанавливал в необходимом порядке слова, пытался подпалить чувство национальной гордости, но перед духовными глазами тысячи казаков не шелк чужих знамен шурша клонился к ногам, а свое буднее, сырцева-то-кровное, разметавшись, кликало, голосило: жены, дети, любушки, неубранные хлеба, осиротелые хутора, станицы»… (Ч. I. С. 273). Где ж тут традиции доблести и геройства?
Нет необходимости подробно доказывать, что и отношение казаков на войне к царскому правительству, отношение их к офицерскому составу, к религии и пр. – все это показано так, что читатель неминуемо оттолкнется от обычных обывательских представлений о казачестве, по-новому взглянет на казачьи традиции и обычаи, с которых Шолохов срывает маски. Особенно характерно разоблачение так называемого «подвига» Крючкова. Здесь своим реализмом Шолохов приближается к пролетарской литературе.
С другой стороны, Шолохов еще далек от пролетарской литературы, потому что наряду с элементами реализма в его методе мы видим элементы романтического приукрашивания действительности, отсутствие последовательности в «срывании всех и всяческих масок».
Не все маски срывает Шолохов, не все иллюзии и ложные представления разрушает он. Если не останавливаться на мелочах, то можно отметить две значительные «маски», не сорванные Шолоховым.
«Маска» первая: спокойно и сыто жил тихий Дон до войны, не раздирался он социальными противоречиями. Это, безусловно, иллюзия. Можно говорить об относительной слабости классовой борьбы на Дону до войны, но смазать те социальные противоречия, которые имелись в казачестве, это значит исказить действительность.
«Маска» вторая: в казачестве есть какие-то своеобразные черты, которые позволяют рассматривать его как особую национальность. Это тоже иллюзия. Конечно же никакой особой национальностью казачество не является, хотя оно и имеет своеобразные черты, отличающие его от крестьян рязанских, вятских и пр.
Почему эти маски не сорваны Шолоховым? Могут быть два решения этого вопроса.
Янчевский, например, считает, что Шолохов непосредственно является нашим классовым врагом, которому невыгодно срывать эти маски, выгоднее укреплять их. Бывшее казачье дворянство пропагандирует за границей идейку о том, что казачество есть угнетенная в СССР национальность и нужно бороться за независимость Дона. Шолохов, по выражению Янчевского, тоже «обосновывает казачество как особую национальность». Это центральный пункт в критических рассуждениях Янчевского. Раз взгляды Шолохова совпадают со взглядами кулаков и дворянства – значит он является «идеологом кулацкой части казачества и эмигрантского казачьего дворянства». Просто и ясно.
Но может быть и другое решение вопроса. Иллюзия национальной обособленности в течение десятков лет казачьими верхами вколачивалась в сознание трудящихся казаков и была выгодна помещичье-буржуазному государству, так как усиливала отчужденность казаков от остальных трудящихся страны. Известно, что эта иллюзия и после Октября не была изжита у значительной части бедняцко-середняцких масс на Дону и даже у той части, которая дралась вместе с большевиками против контрреволюции (Подтелков, например). Именно здесь, а не в эмигрантских кругах, находится, по-моему, источник иллюзии национальной обособленности казачества у Шолохова.