Михаил Шолохов в воспоминаниях, дневниках, письмах и статьях современников. Книга 1. 1905–1941 гг.
Шрифт:
«В эту же ночь Бунчук с командой красногвардейцев в шестнадцать человек расстрелял в полночь за городом, на третьей версте, пятерых приговоренных к расстрелу. Из них было двое казаков Гниловской станицы, остальные – жители Ростова.
– По врагам революции… – и взмахивал наганом: пли!..
За неделю он высох и почернел, словно землей подернулся. Провалами зияли глаза, нервно мигающие веки не прикрывали их голодный и тоскующий блеск. Анна видела его лишь по ночам. Она работала в Ревкоме, приходила домой поздно, но всегда дожидалась, когда знакомым отрывистым стуком в окно известит он о своем приходе.
Однажды Бунчук вернулся, как и всегда, за полночь. Анна открыла ему дверь, спросила:
– Ужинать будешь?
Бунчук не ответил, пьяно шатаясь, прошел в свою комнату и, как был в шинели, сапогах и шапке, повалился на кровать. Анна подошла к нему, заглянула в лицо: глаза его были липко зажмурены, на оскаленных плотных зубах искрилась слюна, редкие, вывалявшиеся от тифа волосы лежали на лбу мокрой прядью.
Она присела рядом. Жалость и боль когтили ее сердце. Спросила шопотом:
– Тебе тяжело, Илья?
Он стиснул ее руку, заскрипел зубами, отвернулся к стене. Так и уснул, не сказав ни слова, а во сне что-то невнятно и жалобно бормотал, силился вскочить. Она с ужасом заметила и содрогнулась от безотчетного страха: он спал с полузакрытыми, заведенными вверх глазами, из-под век воспаленно блестела желтизна выпуклых белков.
– Уйди оттуда! – просила его на утро. – Иди лучше на фронт! Ты ни на что не похож, Илья! Сгибнешь ты на этой работе.
– Замолчи! – крикнул он, моргая побелевшими от бешенства глазами.
– Не кричи. Я обидела тебя?
Бунчук потух как-то сразу, словно криком выплеснул скопившееся в груди бешенство. Устало рассматривая свои ладони, сказал:
– Истреблять человеческую пакость – грязное дело. Расстреливать, видишь ли, вредно для здоровья и души… Ишь, ты… – в первый раз в присутствии Анны он безобразно выругался. – На грязную работу идут либо дураки и звери, либо фанатики. Всем хочется ходить в цветущем саду, но вед, чорт их побери! Прежде чем садить цветики и деревца, надо грязь очистить! Удобрить надо! Руки надо измазать! – повышал он голос, несмотря на то, что Анна, отвернувшись, молчала. – Грязь надо уничтожить, а этим делом брезгуют!.. – уже кричал Бунчук, грохая кулаком по столу, часто мигая кровянистыми глазами»…
В общем, совершенно явно цитата говорит об удачной попытке показать коммуниста изнутри. Вспомним хотя бы «Николая Курбова». Эренбург рисует нам чекиста как садиста, как взбесившегося интеллигента-фронтовика, которому нужно было убивать и убивать для того, чтобы освободиться от личных раздумываний и отвлечься от буржуазной любимой. А здесь Шолохов как будто совершенно согласен со словами Бунчука, что убивать нужно для того, чтобы земля «была цветущей, чтобы дети могли ходить по зеленой траве»… Здесь нет гуманизма, перевальцев. По-моему, здесь образ Бунчука подан по-настоящему, изнутри, глубинно, характерно и никакой попытки клеветать на коммуниста здесь нет. И если мы посмотрим все цитаты, которые Янчевский зачитывал, мы увидим, что они нарочито пристрастно выдернуты из контекста. Вспомним далее хотя бы две, как будто одинаковые картины: в одной картине Подтелков убивает Чернецова, в другой картине рассвирепевшие подтелковцы убивают офицеров.
Характерно, что Шолохов показывает офицеров как красивых животных, застигнутых врасплох смертью. Офицеры умирают трусливо, закрывая лицо руками. А Подтелков идет к виселице не опуская головы. Подтелков идейно мотивирует свою смерть.
«Глядите, сколько осталось, кто желал бы глядеть на нашу смерть. Совесть убивает. Мы за трудовой народ, за его интересы дрались с генеральской сворой, не щадя живота, и теперь вот гибнем от вашей руки. Но мы вас не казним. Вы горько обманутые. Заступит революционная власть, и вы поймете, на чьей стороне была правда». Если верить Янчевскому и согласиться с тем, что Шолохов совершенно сознательно показал в романе исторический материал, если прав Янчевский, утверждая, что Шолохов кулацкий писатель, то почему же Шолохов изобразил пафос смерти революционера и смертное ничтожество белогвардейцев? Почему же Шолохов и тут не извратил истории? Янчевский на это не сможет ответить, ибо это идет вразрез с его тезисами. Я категорически утверждаю, что именно эти места «Тихого Дона» великолепно доказывают внутреннюю близость Шолохова революции. Симпатии Шолохова на стороне красных подтелковцев, Шолохов убеждает нас в том, что им есть за что умирать, Шолохов показывает, что белым не из-за чего бороться. Они идейно опустошены. Они обречены историей – их будущее в прошлом.
Но все эти попутнические достоинства «Тихого Дона» не всегда перекрывают идейных и художественных срывов Шолохова.
И совершенно нелепо, странно и вредно замалчивать недостатки «Тихого Дона», называть его пролетарским произведением в полном смысле слова. У Шолохова слишком большой эмоциональный перегиб в описании крепкой жизни старого Дона, у него есть элементы реакционного казацкого романтизма. Несознательно, интуитивно проникшись образами старого Дона, Шолохов лакирует действительность казацкого Дона, романтически приподнимая ее, делая здесь объективно вредное дело. И в этой части «Тихий Дон» не пролетарское, во многом еще не революционное произведение. Это попутническое, колеблющееся произведение.
Второй срыв «Тихого Дона» – это пацифизм, сказал бы я, «ремаркизм». Мелкобуржуазное отрицание империалистической войны, причем отрицание такое резкое, что иногда получается впечатление, что отрицается вообще всякая, в том числе и гражданская война. Здесь мы видим сильное влияние мелкобуржуазного пацифизма.
Третье – это правдоискательство, тоже характеризующее мелкобуржуазное мировоззрение Шолохова, и, наконец, самый основной недостаток – это «объективизм», который делает роман в высшей степени идейно-шатким произведением. Но социальную обусловленность этого объективизма никто не пытался объяснить. Один только Янчевский заявил, что объективизм Шолохова – это сознательно надетая маска классового врага. Мне лично кажется, что «объективизм» Шолохова обусловлен не сознательным желанием сделать роман классово-враждебным, а тем, что Шолохов смотрит на мир глазами Григория Мелехова, который не знает, где правая и где левая сторона, и пытается поэтому стать над обеими сторонами. Если мы возьмем Мелехова и дадим ему большую писательскую культуру, это будет Шолохов, ибо никакой разницы между Мелеховым и Шолоховым мы не видим. Мы не видим отношения автора к самому главному из его героев. И смотря на мир глазами мелкобуржуазного Григория Мелехова, Шолохов стал объективистом. «Объективизм» является иногда выражением мировоззрения мелкобуржуазной интеллигенции, не понявшей по-настоящему движущих сил революции.
Шолохов почти не показал классового расслоения на Дону. Это относится к числу тех огромных недостатков, которые на сегодняшний день, несмотря на все художественные достоинства, мешают назвать «Тихий Дон» не только пролетарским, но и в полном смысле слова революционным произведением.
Подытоживаю. Каков социологический эквивалент «Тихого Дона»? «Тихий Дон» выражает психологию середняка, но не просто абстрактного середняка – здесь настроения середняка специфического, казачьего, – середняка, попавшего в бурю гражданской войны, попавшего в классовый водоворот, не могущего найти в достаточной степени твердой опоры. «Тихий Дон» показал нам (и в этом его большое общественное значение) ту часть сознания этого середняка, которая в тот исторический момент была связана с частной собственностью, с сословными и политическими реакционными предрассудками. При такой оценке романа можно сделать вывод, что, продвигаясь к следующим частям, весьма возможно, что этот показ казака-середняка будет переключен Шолоховым на революцию, т. е. я лично рассматриваю «Тихий Дон» как произведение, в котором все-таки заложена внутренняя возможность преодоления Шолоховым своих ошибок, потенционально «Тихий Дон» – наше произведение. В этом мое основное расхождение с Янчевским.
Янчевский рассматривает «Тихий Дон» как законченно классово-враждебное пролетариату произведение, которое, если сделать «оргвыводы» из его доклада, нужно изъять. Я же рассматриваю «Тихий Дон» как частично ошибочное произведение, ошибки которого Шолохов, возможно, сумеет преодолеть в дальнейшей работе. Янчевский, по существу, в своем докладе смазывает проблему попутничества, делая грубейшую литературно-политическую ошибку.
Скажу в заключение. Не так давно Пильняк10 за границей издал контрреволюционное «Красное дерево». «Красное дерево» он сейчас переделал, отшлифовал и сделал роман «Волга впадает в Каспийское море». Но даже при поверхностном чтении видно, что это поверхностная перелицовка, видно, что у Пильняка за красными словами скрывается белая сердцевина.