Михаил Шолохов в воспоминаниях, дневниках, письмах и статьях современников. Книга 1. 1905–1941 гг.
Шрифт:
«Изварин был заядлым казаком-националистом… Он превосходно знал историю, носил горячую голову, умом был ясен и трезв: покоряюще красиво рисовал будущее на родимом Дону, когда править будет державный Круг, когда не будет в пределах области ни одного русака» и т. д. Проще говоря, он был федералистом мелкобуржуазного типа. «Среднего роста, статный, широкоплечий, Изварин был типичным казаком: желтоватого цвета, недозрелого овса вьющиеся волосы, лицо смуглое, лоб покатый, белый, загар тронул только щеки и гранью лег на уровне белесых бровей. Говорил он высоким послушным тенором, в разговоре имел привычку остро ломать левую бровь и как-то по-своему поводить небольшим горбатым носом; от этого казалось, что он всегда к чему-то принюхивается. Энергичная походка, самоуверенность в осанке и в открытом взгляде карих глаз отличали его от остальных офицеров полка» (II. С. 205).
Вы читаете у Шолохова воспоминания о Николае II. Шолохов так трогательно описывает, что совершенно ясно чувствуется целевая установка Шолохова – вызвать сочувствие читателя. Возьмем другой момент. Подтелков рубит Чернецова. На чем основан секрет этой сцены? Эта сцена построена на контрастах. Автор хочет дать Чернецова, как беззаветно мужественного и смелого, который идет с отчаянными глазами на смерть, и в то же время безоружного и беззащитного, который только одной смелостью и берет. А Подтелкова он дает как мрачную черную силу, которая убивает что-то светлое. Подтелков ступает тяжело, а Чернецов вольно отставил ногу; у Чернецова светлые отчаянные глаза и белая подковка верхних зубов, у Подтелкова – черная улыбка; голос Чернецова зазвенел, а Подтелков говорит хлопочущим низким голосом5. На таких контрастах построена вся эта сцена.
Вся сцена Подтелкова с пленным Чернецовым нарисована Шолоховым таким образом, чтобы симпатии читателя были на стороне Чернецова. «Подтелков, тяжело ступая по проваливающемуся снегу, подошел к пленным. Стоявший впереди всех Чернецов глядел на него, презрительно щуря светлые отчаянные глаза; вольно отставив левую ногу, покачивая ею, давил белой подковкой верхних зубов прихваченную изнутри розовую губу. Подтелков подошел к нему в упор. Он весь дрожал, немигающие глаза его ползали по изрыхленному снегу, поднявшись скрестились и обломили тяжестью ненависти бесстрашный, презирающий взгляд Чернецова.
– Попался… гад, – клокочущим низким голосом сказал Подтелков и ступил шаг назад; щеки его сабельным ударом располосовала кривая черная улыбка.
– Изменник казачества. Подлец… Предатель… – сквозь стиснутые зубы зазвенел Чернецов.
Подтелков мотал головой, словно уклоняясь от пощечин, чернел в скулах, раскрытым ртом хрипло всасывая воздух (II. С. 274). Стоит сопоставить «кривую черную улыбку» Подтелкова и «светлые отчаянные глаза» Чернецова, чтобы понять, на чьей стороне симпатии автора. Это не Чернецов, а он говорит Подтелкову: «Изменник казачества». – Дальнейшие сцены – убийство Подтелковым Чернецова и избиение пленных офицеров нарисованы так же. Все это, а также то, что Подтелков рубанул Чернецова уже лежащего, нужно автору для того, чтобы эстетически оправдать повешение Подтелкова. Именно об этом говорит Подтелкову Григорий Мелехов перед казнью, т. е., по существу, автор напоминает читателю о том, что Подтелков пожинает то, что посеял. Григорий «не мог ни простить, ни забыть… гибель Чернецова и бессудный расстрел офицеров» (II. С. 278).
Стоит сопоставить, как автор изображает красных и белых, чтобы понять, на чьей стороне симпатии автора.
С нескрываемым отвращением Шолохов рисует несколькими штрихами солдат-дезертиров: «Солдаты поглядели по сторонам, пожались в нерешительности и, как волки, гуськом, грязно-серой цепкой, потянулись в захшематевшую осинником ложбинку» (II. С. 195).
А вот из Ростова отступают белые:
«Цвет России, – думал Листницкий, с острой жалостью оглядывая ряды и головы колонны, ломано изогнувшиеся по дороге» (II. С. 315).
Отношение автора – в самом выборе слов, в характеристике – совершенно ясно. Возьмем митинг на подступах к Петрограду. Вот как описывается член полкового ревкома, выступающий против Корнилова на казацком митинге. «На его тонкой шее по-змеиному вертелась голо остриженная, шишкастая, как дыня-зимовка, голова».
Совершенно другое впечатление вызывает передача речи Калмыкова, сторонника Корнилова. «Вновь на бочонке качнулся, переламываясь статным торсом, Калмыков. О славе и чести седого Дона об исторической миссии казачества, о совместной пролитой офицерами и казаками крови говорил он, задыхаясь, мертвенно бледнея» (II. С. 173).
Известный на Дону есаул Чернецов, зверски расстреливавший донецких шахтеров, у Шолохова фигурирует в качестве жертвы. Даже для описания его наружности Шолохов находит теплые тона: «Под светлыми отчаянными глазами его синели круги от бессоницы. Губы зябко морщились. На коротко постриженных усах теплился пушок инея» (II. С. 260).
Черта нежности, тонкий маленький штрих – и образ симпатичен. Автор любовно рисует портрет захваченного в плен Чернецова, у которого «и тени испуга не было на его розовом лице»… и остальных офицеров, попутно упоминая, что раненого толкал прикладом «маленький большеголовый рябой казачок» (II. С. 272).
И вот этого Калмыкова, этого буйного офицера, на манер Денисова у Толстого, он заставляет Бунчука застрелить.
Дальше: «у Калмыкова горячие монгольские глаза», «Корнилов смотрел на Лукомского простыми человеческими глазами», у Евгения Листницкого «светлые, как родниковая вода, глаза», «Лукомский внимательно смотрел на смуглое лицо Корнилова, оно было непроницаемо, азиатски бесстрастно; по щекам от носа к черствому рту, закрытому негустыми вислыми усами, привычно знакомые кривые ниспадали морщины. Жесткое, строгое выражение лица нарушала лишь косичка волос, как-то по-ребячески трогательно спускавшаяся на лоб» (II. С. 129).
Эта трогательная косичка волос смягчает портрет. Корнилов едет в Москву. Вот как описывается его путешествие:
«Поезд мечет назад пространство. За поездом рудым шлейфом дым. У открытого окна вагона маленький в защитном мундире с Георгиями генерал. Сузив косые углисто-черные глаза, он высовывает в окно голову и парные капли дождя мочат его покрытое давнишним загаром лицо и черные висячие усы; ветер шевелит, зачесывает назад по-ребячьи спадающую прядку волос» (II. С. 103). Эта «прядка волос», как у Чернецова «пушок инея», – дань нежности.
Возьмите, например, разговор Корнилова с Романовским. Автор с удивительным искусством вплетает в пейзаж летающую бабочку, которую ловит Корнилов, и вещий сон Корнилова, и «затуманенный» далекий взгляд Корнилова, и его телеграмму Каледину, где говорится, что «славное казачество, видя неминуемую гибель родины, с оружием в руках отстоит жизнь и свободу страны, которая росла и ширилась его трудами и кровью» (II. С. 155). Он рисует Корнилова на фоне «нежнейшей предосенней ретуши», ловящего лиловую бабочку. Он заходит для них акварельные тона и нежный мягкий рисунок.