Михаил Шолохов в воспоминаниях, дневниках, письмах и статьях современников. Книга 2. 1941–1984 гг.
Шрифт:
…Всю дорогу в Ростов, в поезде, мы проговорили о Шолохове. Анатолий Иванов, Валентин Распутин и Николай Кузьмин надеялись, что из Ростова все поедем в сторону станицы Вешенской, где встретимся с Шолоховым. Анатолий Иванов, главный редактор журнала «Молодая гвардия», гордился тем, что к юбилею в журнале опубликованы интересные материалы и статьи:
– Вот послушайте, что пишет Владимир Фирсов в поэме «Огонь над тихим Доном». Всю-то я читать не буду, она большая. Ведь поймите, что о Шолохове распространяется много легенд, и, как всем пишущим о нем, Фирсову тоже приходится что-то яростно отбрасывать, полемически заострять, публицистически концентрировать. Мы с ним несколько раз бывали у Шолохова, надо было видеть, как он жадно впитывал каждое слово Михаила Александровича, как любовно всматривался в него, стараясь запечатлеть в своей душе его образ… Так послушайте: «…Блистала кованым булатом реки студеная струя. Был страшен Дон. Храпели кони, и кровью пенился затон… Но мир узнал о тихом Доне, когда явился «Тихий Дон». Великий Шолохов явился – веков связующая нить – и славой с Доном поделился, сумев с ним горе разделить… Как не красна изба углами – красна людьми, что в ней живут, – так реки не красны волнами, красны и славны именами, что их в бессмертие зовут…» Или вот еще один отрывок: «В станице Вешенской – порою, когда на сотни верст темно, – звездою, ставшей над горою, светилось яркое окно. За тем окном в немой печали над судьбами людей рыдал писатель… Потом чему-то он смеялся по-детски, глядя за окно, где мрак ночной зарей сменялся, где вот уже совсем светло. А он того не замечает. Жена ненужный гасит свет, стакан дымящегося чая внося неслышно в кабинет… В станицу Вешенскую гулко ворвался петушиный крик. Здесь певчий каждого проулка имеет собственный язык. Сбегают к водопою кони, спешат на пашню казаки, и солнце плещется в затоне, не доставая дна реки. Вновь не до сна. То в город надо, то ждет обком, то ждет партком, то хлопоты насчет детсада иль пенсии для земляков. И с виду неприметный вроде, такой безбрежно молодой, он жил заботой о народе, его судьбой, его бедой. Он жил, чем рядом люди жили, горел доверчивым огнем вдали от сплетен, что сложили дельцы досужие о нем. Скрывая имена и лица, шептали бездари в народ: мол, у него дворец в станице, а в банке, мол, открытый счет. Но ни дворца, ни в банке счета. Была открытой лишь душа для всех, кто жил земной заботой, одной с ним верою дыша…»
Анатолий Иванов отложил в сторону журнал и задумался. Затянувшееся молчание прервали вопросом:
– А Шолохов читал поэму?
– А как же… Недавно мы были в Вешках… Он сначала высказался против ее публикации. Ну, думаю, завал: поэма-то уже набрана… Тогда Фирсов говорит: «Давайте, Михаил Александрович, я ее прочитаю вслух…» Прочитал ее вдохновенно. Тогда Шолохов взял у Фирсова текст поэмы и на уголке первого листа написал: «После исправления – смиряюсь». Ясно, как человек скромный, он против этой юбилейной шумихи.
– А что ж ты, Анатолий Степанович, не напишешь об этих встречах? Ведь же очень интересно взглянуть на Шолохова глазами такого художника, как ты, – упрекнул нашего рассказчика кто-то из нас.
– Это вот критики – народ смелый. – Иванов показал на меня. – Взяли да и написали книгу о Шолохове, а мне что-то боязно. А вдруг ничего не получится? Ведь какой человечище… Невозможно его постигнуть…
– О чем ты с ним говорил? – задал и я вопрос.
– О чем говорили-то… Да о многом, о жизни, обо всем. Столько проблем… Как-то приехали в Вешки. Пообедали, а потом пошли в кабинет и часа четыре там сидели… В хорошем он был тогда настроении. Разрешил даже фотографировать. То Фирсов незаметно встанет и щелкнет фотоаппаратом, то я… Хоть и не любит Шолохов, когда вокруг него суетятся, но тут что-то произошло с ним, снисходительно смотрел на наши озабоченные лица. Не то что разрешил снимать, а просто не замечал… Рассказывал, как в 30-е годы все туже затягивалось вокруг него кольцо… Нет, жизнь не баловала его, путь его не был усыпан розами… Может, поэтому он сейчас выглядит старше своих лет…
Ростовская писательская организация направила нашу группу по маршруту Красный Сулин – Морозовск – Тацинский – Белая Калитва. Повсюду наши выступления проходили успешно. (В Ростове к нам присоединились писатели П. Аматуни и Борис Куликов.) И где бы мы ни находились, снова и снова разговор заходил о нашем юбиляре. Валентин Распутин, обычно сдержанный, немногословный, выходя на трибуну, становился речистым, умеющим держать внимание большой аудитории. Большой интерес вызывали выступления Анатолия Иванова.
…Как хорошо после трудной поездки сесть вот так, на перевернутой лодке у Дона, и вспоминать о своих друзьях. В доме Шолохова засветились нижние окошки. Пора уходить.
Но память, память, мой властелин, неумолимо толкала меня к тем далеким временам, когда на Шолохова обрушилась мировая слава и одновременно тяжкая ненависть завистников.
Сколько ж вытерпел Шолохов за свою жизнь от неправды, наветов и недружелюбия… Вспомнить только один 1930 год. Прекратили печатать шестую часть «Тихого Дона», высказали такие замечания, которые оказались совершенно неприемлемы. А вторая «радость» – «новое дело» о плагиате. На беду Шолохова, театральный критик С. Голоушев написал путевые и бытовые очерки под названием «Тихий Дон». Еще Леонид Андреев отказался печатать очерки из-за их художественной слабости, а теперь этот факт использовали против Шолохова его недоброжелатели, усердно распространяя слухи о том, что «Тихий Дон» – это плагиат.
Первую атаку клеветников отбила «Правда», опубликовав «Письмо в редакцию» 29 марта 1929 года, в котором Серафимович, Фадеев, Ставский и другие начисто опровергли эту обывательскую клевету: «Мелкая клевета эта сама по себе не нуждается в опровержении. Всякий, даже неискушенный в литературе человек, знающий изданные ранее произведения Шолохова, может без труда заметить общие для тех его ранних произведений и для «Тихого Дона» стилистические особенности, манеру письма, подход к изображению людей.
Пролетарские писатели, работающие не один год с т. Шолоховым, знают весь его творческий путь, его работу в течение нескольких лет над «Тихим Доном», материалы, которые он собрал, работая над романом, черновики его рукописей».
Не успела утихнуть эта клевета, как появилась статья Н. Прокофьева в ростовской газете «Большевистская смена», полная политических обвинений. Через месяц та же газета опубликовала сообщение секретариата местного отделения ассоциации пролетарских писателей «Против клеветы на пролетарского писателя»: ни одно из обвинений не подтвердилось, все оказалось гнуснейшей ложью. Думалось, на этом-то кончатся испытания молодого Шолохова. Через полгода – опять разговоры о «плагиате». Задержка с публикацией третьей книги в журнале «Октябрь» дала повод «друзьям» снова пустить слух о творческой немощи Шолохова. Вот как сам писатель рассказывал
А. Серафимовичу: «Что мне делать, Александр Серафимович? Мне крепко надоело быть «вором». На меня и так много грязи вылили. А тут для всех клеветников – удачный момент… третью книгу моего «Тихого Дона» не печатают. Это даст им (клеветникам) повод говорить: «Вот, мол, писал, пока кормился Голоушевым, а потом и «иссяк родник»… Горячая у меня пора сейчас, кончаю третью книгу, а работе такая обстановка не способствует. У меня рука останавливается, и становится до смерти нехорошо. За какое лихо на меня в третий раз ополчаются братья-писатели? Ведь это же все идет из литературных кругов».
Но все преодолел Михаил Александрович, выстоял в борьбе с неправдой и несправедливостью, закончил «Тихий Дон» в 1940 году, одним из первых дал телеграмму маршалу Тимошенко, прося зачислить его в ряды Красной Армии, как только началась война, передав деньги, полученные за Сталинскую премию, в фонд обороны.
Неузнаваемо изменилась за последние десятилетия станица Вешенская. Добротные, крепкие здания современного типа украшают ее. Редко увидишь курень, какой описан в романе. По дороге я разговорился с одной женщиной, спросил, как ей живется.
– В Вешенской я родилась, крестилась, детей рожала, всю жизнь, можно сказать, прожила. Только во время войны ненадолго уезжала по мобилизации. Здесь мне хорошо. Тут моя родина…
И вдруг, неожиданно для меня, я понял, что весь день беспокоило меня и не давало покоя: а ведь Шолохов чем-то похож на Григория Мелехова. Нет, не внешностью, не внешней биографией, не казачьей удалью, а своим характером. Правдоискательство является и основной отличительной чертой Григория Мелехова. Да, несомненно, некоторыми чертами своего характера наделил Шолохов любимого героя. Создавая образ Григория, он добивается художественной цельности в изображении его поступков, мыслей и чувств. Основа характера Григория – это правдивость перед самим собой, непосредственность, бескомпромиссность. Он не умеет скрывать своих чувств. И это часто приводит его к столкновениям. Стоит ему почувствовать свою правоту, как уже ничто не сможет остановить его, никто не может согнуть его, никому он не уступит. Так было, когда на него «насыпался» вахмистр за утерянное ведро; так было, когда казаки насиловали Франю; так было, когда Чубатый зарубил пленного австрийца; так было и тогда, когда, обманом взяв в плен подтелковцев, офицерский суд приказал их расстрелять. Разные факты, разные события, разная подоплека, но Григорий поступал всегда так, как подсказывали ему сердце и совесть. То, что происходило с Григорием, могло быть только с людьми такого, как у него, характера – резкого, справедливого, прямодушного, цельного. Да, именно цельного.