Михаил Шолохов в воспоминаниях, дневниках, письмах и статьях современников. Книга 2. 1941–1984 гг.
Шрифт:
М.А. Шолохов знал подлинный случай из биографии Харлампия Ермакова, когда он вырубил под Климовкой матросов. Матросы яростно сражались с повстанцами, стояли монолитно. Это был экипаж корабля, который был отправлен на фронт. Несмотря на трудности военного быта, матросы были по традиции тщательно одеты. Обувью им служили щегольские ботинки, которые нисколько не грели и в которых они не могли долго лежать на снегу и вынуждены были вставать, чтобы погреться. Тогда они становились живой мишенью.
В «Тихом Доне» мы читаем о том, как в разгар восстания под хутором Токином был взят в плен командир отряда красных Лихачев и зверски зарублен в семи
«Он шел впереди конных конвоиров, легко ступая по снегу, хмурил куцый разлет бровей. Но в лесу, проходя мимо смертельно-белой березки, с живостью улыбнулся, стал, потянулся вверх и здоровой рукой сорвал ветку. На ней уже набухали мартовским сладостным соком бурые почки; сулил их тонкий, чуть внятный аромат весенний расцвет, жизнь, повторяющуюся под солнечным кругом. Лихачев совал пухлые почки в рот, жевал их, затуманенными глазами глядел на отходившие от мороза, посветлевшие деревья и улыбался уголком бритых губ.
С черными лепестками почек на губах он и умер: в семи верстах от Вешенской, в песчаных, сурово насупленных бурунах его зверски зарубили конвойные. Живому выкололи ему глаза, отрубили руки, уши, нос, искрестили шашками лицо…Надругались над кровоточащим обрубком, а потом один из конвойных наступил на хлипко дрожавшую грудь, на поверженное навзничь тело и одним ударом наискось отсек голову».
В районной газете «Советский Дон» от 26 декабря 1967 года, в статье «Еще о местах, описанных в романе «Тихий Дон» (автор А.П. Грибанов), мы читаем: «Обычно после зверских допросов узников по ночам выводили в краснотал за старым станичным кладбищем и, экономя патроны, рубили там шашками. Так погибли командир карательного отряда красных Лихачев, комиссар и командир артбатареи Сердобского полка вешенец Василий Родин. В те грозные дни в подвале под «потребиловкой» вместе с красными комиссарами некоторое время находился и автор этих строк».
Писателю был известен не один подобный случай издевательства над пленными. Брали в плен красных служивые казаки, более милостивые, а конвоировать их вверяли казакам, убежденным приверженцам монархического строя, которые особенно изощрялись в пытках.
Много было трагического в то бурное время. И в «Донских рассказах» и в «Тихом Доне» мы читаем о том, как дело принимало иногда самый неожиданный оборот, когда люди, связанные кровным родством, оказывались по разные стороны линии фронта.
И необходимо было именно шолоховское знание донской действительности, шолоховское видение мира, шолоховский мудрый талант, чтобы так смело, ярко и убедительно выразить идею непобедимости дела революции. Эта убежденность должна была жить в крови писателя, чтобы, будучи облеченной в талантливое, первозданное шолоховское слово, так сильно повлиять на миллионы и миллионы человеческих сердец и умов, стремящихся постичь правду о нашей революции. Мы говорим о подлинном гуманизме и огромной притягательности произведений Шолохова.
Изучение творчества Шолохова, если говорить о «Тихом Доне», дает будущим исследователям богатейший материал. Литературоведы, историки, философы будут вновь и вновь обращаться к творчеству Шолохова, к его «Тихому Дону». Снова и снова будут думать, как могло родиться такое произведение, как удалось Шолохову создать такой роман, что это были за донские казаки. Многие исследователи захотят побывать на земле, где жили шолоховские герои. И нам хотелось бы, чтобы наша работа явилась частицей этого труда по изучению творчества писателя.
Мы думаем также продолжать работу – приобщиться к святая святых, к тайне постижения того, как жизнь становится высоким искусством на страницах шолоховских книг. Задача эта столь же привлекательна, сколь и почти непостижима, ибо кто, положа руку на сердце, может сказать, что сумеет разгадать секрет таланта великого мастера слова, разложить по полочкам все в его творческой лаборатории, или, как говорит Михаил Александрович, «на кухне писателя».
Во время одной из бесед о прототипах Шолохов прочитал нам письмо Льва Николаевича Толстого Луизе Ивановне Волконской, в котором он отвечает на ее вопрос о прототипе Андрея Болконского. Я позволю себе привести выдержку из этого письма: «…Спешу сделать для вас невозможное, то есть ответить на ваш вопрос. Андрей Болконский – никто, как и всякое лицо романиста, а не писателя личностей или мемуаров. Я бы стыдился печататься, ежели бы весь мой труд состоял в том, чтобы списать портрет, разузнать, запомнить…»
То, что писатель прочитал нам это письмо, послужило и хорошим напоминанием, толкованием, и это ко многому обязывало.
То немногое, что нам удалось сделать, дает возможность прийти к выводу: сама жизнь стала источником романа-эпопеи «Тихий Дон». То, что послужило толчком для работы воображения писателя и дало потом силу роману – опора на жизненный материал верность правде жизни. Подлинная жизнь под пером талантливейшего писателя стала реальнейшей историей русской революции.
А.В. Калинин, лауреат Государственной премии РСФСР
И вновь припадая сердцем…
Все давно уже непостижимо перемешалось, надвинулось одно на другое и совместилось. В литературе и в жизни. В памяти и наяву. На орошенной кровью и потом земле и на живописных холстах, озаренных гением слова. В строке и в сердце.
Так что и волнуемая то ли ветром, то ли зыбью воспоминаний донская степь сперва почти неслышно, а потом все явственнее, громче начинает шелестеть тебе и в тебе и перелистывать перед взором страницы огромной книги, запечатлевшей жизнь твоего отца, твоей матери, твоих товарищей, навсегда ушедших в эту землю. А со страниц той книги, к которой вновь и вновь припадаешь сердцем, вдруг хлынет эта же самая степь с ее полынным зноем и росистой свежестью, с любовными вздохами и предсмертным вскриком, с песнью и лязгом, слезами и кровью.
Не раз еще в своей жизни будем мы возвращаться к «Тихому Дону», каждый раз то ли открывая для себя совершенно новое, то ли утверждаясь в ранних впечатлениях, которые, обрастая во времени свидетельствами личного опыта, приобретают все более выпуклые освещение и окраску. Таков удел истинных произведений литературы и искусства, все более отчетливо выявляющих таящиеся в них сокровища, по мере того как все более отдаляются зарева породившей их эпохи.
Время «Тихого Дона» – это время первой в мире социалистической революции, разбудившей могучие творческие силы, бродившие в недрах народной жизни. Конечно, явление гения всегда неожиданно, но также и предопределено исторической закономерностью. Как предопределено всегда творческой судьбе народного гения, что в возгласы всеобщего восторга, встречающие его, вплетаются и вопли его врагов, чья жизнь и лица освещаются его вспышками с беспощадной яркостью, срывающей с них все покровы.