Михаил Строгов
Шрифт:
Приказание Великого князя было исполнено: не прошло и получаса, как Василия Федорова ввели в Большую гостиную.
Это был человек лет сорока, не более, высокого роста, со строгим и грустным лицом. Чувствовалось, что вся его жизнь определяется одним словом — борьба: он боролся и страдал. Чертами лица он удивительно походил на свою дочь — Федорову Надю.
Татарское нашествие потрясло его более чем кого-либо другого, поразив его любящую душу, разрушив последние надежды отца, сосланного за восемь тысяч верст от родного города. Из одного письма он узнал о смерти жены и тут же об отъезде его дочери, получившей от правительства разрешение приехать к нему в Иркутск.
Надя должна была выехать из Риги 10 июля. Нашествие началось 15 июля. Если к этому времени Надя уже пересекла границу, — что может ждать ее в захваченной стране? Легко представить себе, какая тревога терзала душу несчастного отца, не получившего с тех пор никаких известий.
Представ перед Великим князем, Василий Федоров поклонился и стал ждать вопросов.
— Василий Федоров, — обратился к нему Великий князь, — твои товарищи по ссылке обратились с просьбой образовать ударный батальон. Известно ли им, что в подобных войсках погибают, но не сдаются?
— Им это известно, — ответил Василий Федоров.
— Командиром они хотят видеть тебя.
— Меня, Ваше Высочество?
— Ты согласен встать во главе их?
— Да, если того требует благо России.
— Майор Федоров, — объявил Великий князь, — с этого дня ты больше не ссыльный.
— Благодарю, Ваше Высочество, но могу ли я командовать людьми, которые продолжают оставаться ссыльными?
— Они больше не ссыльные!
Тем самым брат государя объявлял помилование всем его товарищам по ссылке, отныне его боевым соратникам!
Василий Федоров с чувством пожал поданную Великим князем руку. И покинул гостиную.
Обернувшись к присутствовавшим при разговоре должностным лицам, Великий князь с улыбкой произнес:
— Государь не откажется подписать акт о помиловании, который я ему направлю! Для защиты сибирской столицы нам нужны герои, и я только что создал их.
Великодушное помилование ссыльных Иркутска и в самом деле явилось актом подлинной справедливости и мудрой политики.
На город уже опустилась ночь. В окнах дворца мерцали отблески костров татарского лагеря, пылавших за Ангарой. Вдоль берегов тащило множество льдин, утыкавшихся порой в первые сваи снесенных деревянных мостов. А те, что удерживались течением в фарватере, неслись с огромной скоростью. Подтверждались слова городского головы, заметившего, что едва ли всю поверхность Ангары затянет сплошной коркой льда. Так что опасность нападения с этой стороны защитникам Иркутска не угрожала.
Только что пробило десять часов вечера. Великий князь собирался уже отпустить должностных лиц и удалиться в свои апартаменты, когда перед дворцом послышалось какое-то волнение.
Почти тотчас дверь гостиной отворилась, появился один из адъютантов и, подойдя к Великому князю, произнес:
— Ваше Высочество, прибыл царский гонец!
Глава 13
ЦАРСКИЙ ГОНЕЦ
В едином порыве члены совета обратили взгляды к приоткрытой двери. В Иркутск прибыл посланец царя! Если бы у них было хоть мгновение подумать над возможностью такого события, они, конечно, сочли бы его невероятным.
Великий князь поспешил навстречу адъютанту.
— Пригласите! — сказал он.
Вошел человек. Вид у него был изможденный. На поношенном, местами рваном зипуне сибирского крестьянина, в который он был одет, виднелись следы пуль. Голову прикрывала высокая русская шапка. Лицо обезображивал плохо зарубцевавшийся шрам. По всей видимости, этот человек проделал долгий и мучительный путь. А разбитая обувь говорила о том, что часть этого пути ему пришлось проделать пешком.
— Его Высочество Великий князь? — воскликнул он, входя.
Великий князь шагнул ему навстречу.
— Ты царский гонец? — спросил он.
— Да, Ваше Высочество.
— И ты прибыл?…
— Из Москвы.
— А покинул Москву?…
— Пятнадцатого июля.
— Тебя зовут?…
— Михаил Строгов.
Это был Иван Огарев. Он присвоил имя и должность того, кого считал абсолютно беспомощным. В Иркутске его не знали ни Великий князь, ни кто-либо другой, и ему не пришлось даже изменять внешность. А поскольку у него имелась возможность доказать, что он именно тот, за кого себя выдает, то никто бы в этом не усомнился. И вот, ведомый железной волей, он явился сюда, чтобы через предательство и убийство ускорить развязку драмы нашествия.
После ответов Ивана Огарева Великий князь подал знак, и его советники удалились.
Мнимый Михаил Строгов и брат государя остались в гостиной одни.
Несколько мгновений Великий князь с чрезвычайным вниманием разглядывал Ивана Огарева. Потом спросил:
— Пятнадцатого июля ты был в Москве?
— Да, Ваше Высочество, а в ночь с четырнадцатого на пятнадцатое я видел его Величество государя в Новом дворце.
— У тебя есть от царя письмо?
— Вот оно.
И Иван Огарев протянул Великому князю письмо императора, уменьшенное до почти микроскопических размеров.
— Письмо было вручено тебе в таком виде? — спросил Великий князь.
— Нет, Ваше Высочество, но мне пришлось разорвать конверт, чтобы легче утаить содержимое от солдат эмира.
— Значит, ты был у татар в плену?
— Да, Ваше Высочество, несколько дней, — ответил Иван Огарев. — Этим объясняется, почему я, выехав из Москвы пятнадцатого июля, как указано датой письма, до Иркутска добрался лишь второго октября, после семидесяти девяти дней пути.
Великий князь взял письмо. Развернув его, различил подпись царя, которую предваряла привычная формула, написанная той же рукой. Тем самым отпадали какие-либо сомнения насчет подлинности письма, а значит, и личности самого гонца. Если его свирепая физиономия поначалу внушала недоверие, которого, впрочем, Великий князь никак не обнаружил, то теперь это недоверие полностью рассеялось.
Некоторое время Великий князь молчал, медленно читая письмо и стараясь глубже проникнуть в его смысл.
Затем, возвращаясь к разговору, спросил:
— Михаил Строгов, тебе известно содержание этого письма?
— Да, Ваше Высочество. Я мог оказаться перед необходимостью уничтожить его, чтобы оно не попало в руки татар, и я хотел, если удастся, передать Вашему Высочеству его точный текст.
— Ты знаешь, что письмо предписывает нам даже погибнуть в Иркутске, но города не сдавать?