Михаил Васильевич Ломоносов. 1711-1765
Шрифт:
Этот упрямый горемыка, вынужденный цепляться за свое место из-за куска хлеба, не ладивший с монахами и не пожелавший принять «ангельского чина», ожесточенно боровшийся за свои права, как бы олицетворял собой дух непокорности и протеста, не умиравший в бурсах.
Нет никакого сомнения, что он принял самое горячее участие в талантливом юноше и сумел ободрить его и помог ему быстро овладеть латынью.
«Дома между тем долго его искали и, не нашед, почитали пропадшим». Его искали по всей округе, покуда не воротился с последними зимними лошадьми обоз, и приказчик сказал, что Михайло остался в Москве и просит о нем не сокрушаться.
Жить и учиться в Спасских школах Ломоносову было трудно. При школе не было общежития. Небольшой
91
М. И. Сухомлинов. К биографии Ломоносова. «Известия отд. языка и словесности Академии наук», СПб., 1896, т. 1, кн. 4, стр. 786.
Вся обстановка в академии наводила уныние и скорее отвращала, чем приохочивала к наукам. От учеников требовали не столько разумения, сколько дословного заучивания всего преподаваемого. Учебников почти не было, учились по рукописным тетрадкам и записям лекций, которые передавались из класса в класс.
Ученики должны были покупать бумагу за свой счет, а это было им не по карману. Вместо карандашей писали свинцовыми палочками, которые делали из расплющенной дроби. Осенью ученики академии устремлялись к московским прудам и речкам, где паслись стада гусей, и собирали перья, которые им потом и служили весь год.
В полутемных классах с низкими потолками было холодно и смрадно. На некрашеных длинных скамьях обтрепанные ученики в нескладных длиннополых полукафтаньях долбили латинские спряжения или правила риторики. Учеников приучали говорить по-латыни между собой, для чего прибегали ко всяким побудительным средствам. В Киевской академии, например, был введен так называемый «калькулюс». Начиная с класса грамматики, ученику, если он допускал ошибку или сбивался с латыни на родную речь, вешали на шею бумажный свиток, вложенный в небольшой футляр. Обладатель такого украшения должен был, в свою очередь, кого-нибудь словить на ошибке и сбыть ему постыдный «калькулюс». Тот, у кого сверток оставался на ночь, подвергался насмешкам, а то и наказанию. «Калькулюс» применялся и в Московской академии во времена Ломоносова.
Но главным педагогическим средством оставались розги. В старинных русских «Азбуковниках» помещались целые пространные славословия в честь розги, призывающие благословение небес даже на те леса, которые родят столь спасительные средства:
Розгою Дух Святой детище бити велит, Розга убо ниже мало здравия вредит… Благослови, боже, оные леса, Иже розги добрые родят на долгие времена.В 1701 году Федор Поликарпов составил и напечатал в Москве «Букварь славенскими, греческими, римскими письмены учитися хотящим, и любомудрие, в пользу душеспасительную тщащимся». В этом «Букваре» обращают на себя внимание две картинки, изображающие школьное обучение. На одной из них ученик отвечает урок, стоя
В Спасских школах секли нещадно. Полуголодные ученики скучали и балбесничали, были «до драки скоры». За различные «продерзости» их ставили коленями на горох, «смиряли шелепами», наказывали плетьми и лозами, били «кошками» и даже сажали на цепь. Поощрялись доносы и наушничество.
Спасские школы стояли в самой оживленной торговой части города, рядом с Красной площадью, где шел оживленный торг из палаток, телег, навесов, в развал и в разнос. Нараспев, с прибаутками зазывали сбитенщики и лотошники отведать их незамысловатые лакомства: жирные подовые пироги, рубцы, студень, оладьи и блины, тут же поедаемые на торгу, связки баранок, дешевую брагу. Ученики, чтобы перехватить копейку, кололи дрова, подметали дворы, таскали воду, читали по покойникам, писали неграмотным письма и, затосковав от такой жизни, отводили душу в разгульном веселье.
Но ни нужда, ни соблазны улицы, ни уговоры товарищей не отвратили Ломоносова от науки. Ничто не могло сломить его волю к знанию. «Обучаясь в Спасских школах, — писал впоследствии Ломоносов, — имел я со всех сторон отвращаюшия от наук пресильныя стремления, которые в тогдашния лета почти непреодоленную силу имели. С одной стороны, отец, никогда детей кроме меня не имея, говорил, что я, будучи один, его оставил, оставил все довольство (по тамошнему состоянию), которое он для меня кровавым потом нажил и которое после его смерти чужия расхитят. С другой стороны, несказанная бедность: имея один алтын в день жалованья, нельзя было иметь на пропитание в день больше как на денежку хлеба и на денежку квасу, протчее на бумагу, на обувь и другия нужды. Таким образом жил я пять лет и наук не оставил. С одной стороны, пишут, что зная моего отца достатки, хорошие тамошние люди дочерей своих за меня выдадут, которые и в мою там бытность предлагали; с другой стороны, школьники, малые ребята, кричат и перстами указывают: смотри де какой болван лет в дватцать пришол латине учиться». [92]
92
Письмо к И. И. Шувалову от 10 мая 1753 года. В кн.: М. В. Ломоносов. Соч., т. VIII, М.—Л., 1948, стр. 124–125.
Ломоносов покинул родину не от безотчетного желания юности изменить свою судьбу, не от беспросветной нужды, гонящей куда глаза глядят, а сознательно и обдуманно, повинуясь неудержимому стремлению к науке, ради которой он пошел на лишения и подвиг.
С первых же своих шагов в академии юноша Ломоносов проявил необычайное упорство в овладении знаниями. Главным препятствием на пути к науке было для него незнание латыни. И Ломоносов принялся с таким ожесточением за латынь, что, как сообщает академическая биография 1784 года, «по прошествии первого полугода перевели его из нижнего класса во второй; в том же году из второго в третий класс. Через год после того столько стал силен в латинском языке, что мог уже на нем сочинять небольшие стихи».
Чтобы пройти за один год курс латинского языка, отнимавший даже у способных учеников не менее трех лет, Ломоносов не мог ограничиться простым заучиванием учебных тетрадей, а должен был самостоятельно работать над текстами, вникнуть в правила грамматики, приучиться пользоваться лексиконами.
При неизбежной возне с лексиконами у него выработалось уменье подыскивать наиболее точные слова и выражения для передачи смысла при переводе с одного языка на другой. Эта работа была для Ломоносова полезна не только тем, что он замечательно освоился в латыни, но и тем, что обогатила его множеством близких и родственных по смыслу слов русского и книжного славянского языка, заставила его глубже осознать особенности и взаимную связь этих языков во всем разнообразии стилистических оттенков.