Михайлов или Михась?
Шрифт:
– У меня и в мыслях не было нарушать закон. Тем более что я не был детально знаком с законодательством Швейцарии по поводу приобретения недвижимости иностранцами. Именно поэтому я сам и не занимался подготовкой документов, а пригласил для этого адвоката. Хочу напомнить, что я уже получил к тому времени кантональное и коммунальное разрешение на жительство и ожидал ответа от федеральных властей. Это решение должны были мне объявить 16 октября 1996 года, а 15 октября меня арестовали в аэропорту Женевы.
– Я задам вам несколько вопросов по поручению присяжных, – объявила судья. – Присяжные спрашивают: зачем вам понадобилось так много паспортов?
– У России всегда были
– У вас на вилле нашли чемодан, в котором хранились приборы, предохраняющие телефоны от прослушивания. Зачем они вам понадобились?
– Я купил это оборудование во время своей поездки в Израиль, приобрел его в магазине открытой торговли. Я постоянно ощущал давление со стороны конкурентов, предполагал, что мои телефоны могут прослушиваться, и хотел себя обезопасить, чтобы сохранить коммерческую тайну моего бизнеса.
– Последний вопрос присяжных. Господин Михайлов, как вам удалось освободить из чеченского плена Антона Кандова?
– Семья Кандовых помогла мне обустроиться в Вене, я был им очень признателен и потому в судьбе Антона Кандова, когда его похитили, принял горячее участие. Многие бывшие спортсмены, с кем я когда-то встречался на соревнованиях или вместе участвовал в спортивных сборах, к этому времени в Чечне занимали видное положение, там вообще спортсмены, особенно борцы, пользуются большим авторитетом. Именно к этим людям я и обратился. Своих методов давления на тех, кто похитил Кандова, они мне не раскрывали, но я знаю, что эта операция прошла бескровно и без единого выстрела.
– На этом допросы закончены, – возвестила президент суда. – Заседание закрыто. Завтра в девять часов мы начнем нашу работу с выступления господина прокурора Кроше. Всем доброй ночи.
Как все последние дни, мы возвращались в гостиницу вместе с Андреем.
– Так что, завтра процесс может закончиться? – спросил я своего спутника.
– Только теоретически. Прокурор будет говорить никак не меньше трех-четырех часов. Часа по три, не меньше, потребуется адвокатам – Манье, Мауреру и Реймону. Потом заключительное слово Михайлова. Все вместе взятое, с перерывами, займет 12—14 часов, не меньше. Конечно, если у присяжных уже созрело какое-то решение, они его могут объявить
– Приговор, ты уверен?
– Ну решение, чего ты к словам цепляешься.
– А почему ты думаешь, что Кроше будет говорить так долго?
Что ему, собственно, теперь говорить? По-моему, все доказано.
– Это по-твоему. Конечно, доказательств у него никаких. Но не думаешь же ты, что он встанет и попросит у Михайлова прощения. А заодно у всех, кого он вместе со следователем дурачил целых два года. Нет, старик, такие вещи нигде не прощаются. Так что завтра Кроше даст последний бой… Хотел кофейку глотнуть, но не стану, скоро час ночи, надо выспаться, завтра день будет трудным, я это предвижу.
– Погоди минуточку, ты обещал добыть заключительную речь Михайлова.
– А нет никакой речи, – отмахнулся Андрей. – Ту, что написали адвокаты, Сергей зарубил, сказал, что свое выступление подготовит сам. Так что слушай внимательно. До завтра.
Пару дней назад меня каким-то чудом, также вот среди ночи, разыскали с одного из популярных московских телеканалов и попросили освещать для них ход процесса.
– Вряд ли мои репортажи вас устроят, – честно предупредил я коллег. – У меня по отношению к основным обозревателям ортодоксальная точка «подозрения». И вообще тут прокурор меня в процессе обозвал криминальным журналистом. Так что зачем вам, коллеги, головная боль.
– Напротив, мы хотим получить объективную оценку человека, который непосредственно следит за событиями в зале суда. Мы читали ваши репортажи в прессе, они действительно отличаются от общей подачи материалов по делу Михайлова. Это как раз то, что нам надо.
– Ну что ж, извольте.
Я продиктовал на «хрипушку» (так телевизионщики называют телефонную запись репортажей), поблагодарил за обещанный мне гонорар и договорился о времени следующего репортажа.
Едва я вошел к себе в номер, зазвонил телефон. Глянул на часы – это наверняка с телевидения. Так оно и оказалось. Уже знакомый мне по голосу редактор уточнил:
– Господин Якубов, добрый день или, вернее, ночь. Вы знаете, ваш репортаж нам всем очень понравился. Но в эфир он не пошел. Поверьте, мы пробивали его всеми силами, но указание поступило свыше, даже не от нашего прямого руководства, а еще выше. Но я от себя лично приношу вам свои извинения. Право слово, мы не думали, что все так получится.
– Не расстраивайтесь, коллега. Было бы странно, если бы получилось иначе.
– Боюсь, что вы правы. У нас тут в Москве об этом процессе такое пишут и передают, что диву даешься. Еще раз извините и всего вам доброго.
Борясь с желанием немедленно рухнуть в постель, я все же включил портативный компьютер и сел писать очередной репортаж для изданий, в которые пока еще не звонят «сверху».
* * *
Женева, площадь Бург де Фур, 1, Дворец правосудия, 10 декабря 1998 года. Утро – день – вечер – ночь.
С утра зал «3А» Дворца правосудия был переполнен, как и в первый день суда. Прения сторон – кульминация любого крупного
процесса. Все понимали, что сегодня и прокурор и адвокаты постараются проявить свое мастерство в полном блеске. Изменив привычкам, адвокаты уже в зал явились в мантиях, не слышно было обычных шутливых приветствий, даже Маурер вопреки обыкновению не совершал обычного обхода, а сразу прошел к своему месту, устроив у ног три толстенных портфеля с документами, которые он тащил с явной натугой.