Микеланджело из Мологи
Шрифт:
Какое отношение сегодняшняя гонка за Сутыриным имеет ко всему вышесказанному?
Самое прямое.
Во-первых. Смысл жизни художника - нести через свое творчество в народные массы государственную идеологию, одобренные правящей элитой политические взгляды и нравственные принципы. В стремящемся быть вечным государстве художник теряет право на творчество, если не умеет или не желает создавать художественные образы, соответствующие действующей системе правильных понятий, взглядов и морали. Ну, а если его творения вызывают чувства и мысли противоположные тем, которые нужны государству, то государство вправе не только защитить себя от них, но и принять меры по пресечению вредоносной деятельности. Сделанная Сутыриным на пароме зарисовка показала, что он как раз и является тем вредоносным художником, деятельность которого должна быть незамедлительно пресечена.
Во-вторых. Сутырин забыл о том, что просьба наркомвнутдельца равносильна приказу. Отклонив ее, он тем самым поставил себя вне рамок существующих отношений между властью и народом, т.е. вне народа.
В-третьих. Сутырин связан дружбой с кем-то из руководящих работников Переборского НКВД, который поощрил художника ста рублями за голую деревянную бабу. Что может дать человеку полезного такой "шедевр", кроме томления духа? Поневоле задумаешься: а как давно последний раз проводилась чистка в Переборской конторе НКВД? Но это отдельная тема. Ниточку к обуржуазившемуся начальнику НКВД можно протянуть, только предварительно арестовав Сутырина.
Обещанная отчимом в случае невыполнения приказа пуля - хороший стимул, но Юрка и без стимула, за голую идею, готов денно и нощно выполнять нелегкую, но столь необходимую государству, ассенизаторскую работу.
Однако за два часа быстрой езды пора бы уже и художника увидеть. Неужели впряженная в телегу старая кляча Пенелопа до того резва, что на пролетке не угнаться?
Отвлекшись от высоких мыслей о государстве и своей роли в обеспечении его благосостояния, Юрка обернулся к стонущей с ним рядом юродивой:
– Если через десять минут впереди не замаячит телега художника, то пристрелю тебя за ложную информацию и сброшу с телеги, чтобы лошадь в обратную дорогу лишним грузом не утомлять, - буднично, как будто речь шла о покупке спичек, а не о жизни человека, пригрозил он ей.
Сосуля забеспокоилась, сильнее застонала, забормотала что-то о Боге, Пресвятой Богородице и, наконец, прошамкала:
– За Веретьем через пять километров повернешь направо на лесную дорожку, от поворота часа полтора езды - и на месте будем, если раньше не догоним.
– Ты что, старая!
– возмутился Юрка, натянув вожжи и останавливая пролетку.
– Мы уже все пятнадцать после Веретья проехали!
Сосуля привстала и осмотрелась по сторонам.
– Ой, касатик, забылась я старая в беспамятстве - уж больно ты давеча на берегу сильно ко мне приложился. Но не ругайся, не ругайся, - запричитала она, защищаясь вытянутой в сторону чекиста рукой от занесенного над нею кулака. И вдруг, сменив тон, радостно закричала:
– Вон впереди тропиночка от дороги идет. Ой, касатик, по ней даже быстрее будет!
– Какая еще тропиночка?!
– Вон, касатик, из-под елочки выбегает, - показала Сосуля скрюченным пальцем, спустилась из пролетки и, довольно споро прошагав вперед метров десять, вдруг исчезла, нырнув в просвет между еловых лап.
Юрка, бросив поводья, спрыгнул на землю и кинулся за ней:
– Стой, старая!
– Что ты, касатик, - удивилась юродивая, поднимаясь в рост из-за куста.
– Присела я по малой нужде, а ты уж и кричать.
– В следующий раз приспичит - садись на виду, меня твои прелести не интересуют, - раздраженно заметил чекист и поинтересовался еще раз: - Так где ж твоя тропинка?
– А вот, касатик, - показала юродивая на примятые чьим-то сапогом прошлогодние листья и пару сломанных веточек.
– Так прямо ее держись и к буддисткам выйдешь, а я пролетку пока постерегу.
– Нет уж, - возразил Юрка, - вместе пойдем.
Он взял лошадь под уздцы, провел на маленькую полянку под тень двух высоких берез, привязал там так, чтобы не очень бросалась в глаза с дороги и, вернувшись к Сосуле, приказал:
– Веди!
Сосуля, тяжко вздохнув, покорно пошла вперед. Еле заметная среди деревьев тропинка, то раздваиваясь, то теряясь, побежала куда-то вниз и спустя пять минут уперлась в край болота.
– Ну, куда дальше?
– угрожающе подступил к юродивой чекист.
– Так я ж сказала, что по тропинке. Дорога-то круг болота петляет, а мы прямиком. От того и быстрее Сутырина до буддисток доберемся.
– Что-то я совсем твою тропинку из виду потерял, - засомневался Юрка.
– А тут, касатик, особый глаз нужен. По веточкам, да по былиночкам приметы держать. Ступай за мной, не бойся.
Юрка опасливо посмотрел на простиравшуюся перед ним поверхность болота.
– А то давай назад вернемся да по круговой дороге поедем, - предложила Сосуля.
– Только уж не знаю, догоним ли Сутырина. Он от буддисток-то то ли в Мышкин, то ли в Шестихино собирался. Я уж, старая, запамятовала, а дороги там расходятся.
Снова вытянув из кобуры пистолет, чекист толкнул юродивую стволом в спину. Сосуля ступила вперед и, сделав несколько шагов, оглянулась. Юрка поднял из-под ног высохший ствол карликовой болотной березки, очистил его от веток и, прощупывая путь впереди себя, осторожно пошел следом за старухой.
Сосуля двигалась вперед уверенно. Чувствовалось, что эти места ей и вправду знакомы. В ответ на каждый шаг путников болото чавкало, вздыхало. Его поверхность периодически предательски колебалась и все чаще уходила под воду, так, что вскоре оба, и чекист и его проводница намокли чуть ли не по пояс. Наконец Юрка не выдержал, остановился, но не успел и слова сказать, как Сосуля вдруг сама к нему обернулась:
– Тише, касатик. Слышь, лошадь слева от нас заржала? Это Пенелопа. Я по голосу ее хорошо знаю.
....Юрка прислушался, но ничего кроме жужжания комаров не услышал.
– Прикажи-ка левее взять, - предложила Сосуля.
– Должно быть, твой художник в Орефьеском овраге застрял. Там нонче развезло дорогу. С порожней телегой не проедешь, а он груженый. Тебе в овраге-то будет удобнее все дела с ним решить, чем у буддистов поджидать.
– Ну, бери левее, - секунду помешкав, согласился Юрка.