Милая, хорошая
Шрифт:
– Нет.
– Что, совсем никого? Плохо… Деньги-то есть?
– Какие деньги?
– Ну, хоронить-то его на что будут?
– Я не знаю… Возможно, у него лежит что-то на сберкнижке.
– Морока… Их еще сколько снять не получится. А хоронить-то сейчас надо! Или вы старичка в Москву повезете?
– Не знаю. Нет. Он здесь хотел быть похороненным. А что, вы думаете, не выйдет?
– Ну, бесплатная могилка для него найдется, я думаю, – вздохнула Плывун, защелкав по столу твердыми, словно железо, длинными красными ногтями. – Вроде и закон такой есть, что пенсионеров бесплатно за
– Нет, – пробормотала Алена, с ужасом глядя на Кашина. – Нет, так нельзя!
– А что делать… Если б деньги были – тогда б другое дело. За деньги все можно. И самое лучшее место на погосте, и оркестр с музыкой, и венки.
– А ломбард у вас есть?
– Ломбард? – хитро прищурилась Плывун. – А, понимаю… Только они с вас там три шкуры сдерут. Очень это невыгодно! – Она метнула взгляд на Аленин перстень.
Алена тоже посмотрела на свою руку и, следя за веселой игрой света в гранях, подумала: «Так ли он мне нужен? Какой-то камешек…» Она сняла перстень с руки, положила его перед Верой Олеговной.
– Сколько?..
В городишке, несмотря на крайнюю его захолустность и оторванность от большого мира, налицо оказались все символы цивилизации. Алена еще не успела и глазом моргнуть, как к ней явился скромный молодой человек в черном костюме и смиренно-скорбным голосом предложил услуги ритуального агентства, представителем которого он являлся.
Алена изъявила согласие и сообщила свои условия.
Молодой человек ответил, что ничего невозможного нет.
В результате бедный Кашин, скоропостижно скончавшийся от сердечного приступа (вердикт эскулапов из местной больнички), получил полный комплект услуг.
Все позиции, перечисленные в прейскуранте ритуального агентства, и те требования, которые от себя выдвинула Алена, были исполнены. И ровно на третий день после смерти Семена Владимировича похоронили на местном кладбище, рядом с могилкой Кирилла Глебовича Лигайо. Ну, не совсем, конечно, рядом, а чуть наискосок, но все это были мелочи…
Все эти три дня Алена провела в Борисове, занятая с утра до вечера, и под конец очень устала. Иногда она с ужасом думала о том, что было бы, если бы она не забыла снять с руки перстень…
Самое интересное, что расставание с Алешиным подарком прошло для нее совершенно безболезненно и она ничуть не жалела о том, что потеряла его. Конечно, мадам Плывун схитрила, покупая перстень (тот стоил наверняка дороже), но Алену это мало трогало. Она даже поймала себя на мысли, что хотела избавиться от Алешиного подарка, от последнего напоминания об их браке!
Можно было, конечно, позвонить Селетину и вызвать его в Борисов: вот, дескать, я, слабая женщина, твоя невеста, попала в тяжелые обстоятельства – выручай! Алена не сомневалась в том, что Селетин непременно примчался бы, забросив свои дела, и взял все хлопоты на себя. Даже сапфировый перстень не пришлось продавать бы… Но Алена с каким-то мстительным упрямством отказалась от подобного варианта.
«Я не Вика… Я не слабое эфирное создание, которое шагу не может ступить без чужой помощи! Я все сделаю сама. Я не Вика!» – думала она.
На оставшиеся деньги она в конце третьего дня даже организовала поминки в местном кафе, куда позвала мадам Плывун и неприветливую вдову Лигайо. Вдова, несмотря на свой суровый характер, пришла с большим удовольствием и весь вечер молча просидела за столом, методично уничтожая закуски.
Зато Вера Олеговна говорила не умолкая, время от времени преданно косясь на Алену. Оказывается, за те несколько минут, что администраторша видела Кашина, она успела понять, насколько тот необыкновенный, замечательный человек и какая невосполнимая потеря – уход того из жизни.
Она говорила и говорила, припоминая мельчайшие подробности, вытаскивая на свет все нюансы, и в конце ее монолога у окружающих возникло впечатление, будто мадам Плывун знала Семена Владимировича всю жизнь и он ей был вроде родного отца.
Марь Иванна Лигайо сосредоточенно ела, Алена молчала, рассеянно слушая Веру Олеговну. На столе стояла открытая коробка конфет, которую Кашин вез из Москвы.
«И зачем я только послушалась его! – с тоскливым раздражением размышляла Алена. – Надо было остановить его, оставить в Москве! Возможно, Семен Владимирович был бы жив… Известие о смерти Лигайо буквально подкосило его!»
Ей было и жалко старика, и в то же время она на него злилась. Ну не должен он был умирать у нее на руках!
Ни разу за все эти три дня она не заплакала – даже тогда, на кладбище, когда гроб с телом Кашина опускали в мерзлую землю. «Семен Владимирович, как вы могли?! Это просто свинство с вашей стороны!..»
Кроме них троих, в кафе больше никого не было – Алена специально сняла весь зал на вечер. Официанты усердно сновали вокруг их стола, а на крошечной сцене заливался под караоке толстый румяный юноша с иссиня-черными бровями. Они все очень старались – видимо, не так часто на их долю выпадали подобные заказы… В глубине сцены стояло фортепиано.
– …так вот, более скромного, более отзывчивого человека в своей жизни я не встречала! – вещала Вера Олеговна. – Когда я его увидела, то сразу поняла, что Семен Владимирович человек особенный, тонкий, душевный, и потому известие о его кончине стало для меня настоящим ударом…
– Минутку, – рассеянно перебила ее Алена.
Она встала из-за стола и пошла к сцене. Решительно отстранила юношу с микрофоном и села за фортепиано. Подняла крышку, сделала несколько пробных аккордов. Как ни странно, инструмент оказался в неплохом состоянии.
Все с интересом уставились на нее, даже Марь Иванна перестала жевать.
У Алены не было никаких сомнений, что именно должна она сейчас играть. Она опустила руки на клавиши, и тихие, нежные, бесконечно печальные и бесконечно страстные звуки моцартовского Реквиема заполнили зал, вырвались наружу сквозь открытую форточку – туда, в последние дни февраля. Даже собаки во дворах перестали лаять, пораженные этой мелодией. Наверное, еще ни на одном концерте Алена не играла столь безупречно.
Она прощалась с Кашиным. Она прощалась с ним и вместе с тем вспоминала Вику. Слабое, испугавшееся жизни создание…