Миллион мелких осколков

Фрей Джеймс

Забавно.

Линкольн говорит.

Так что же было дальше?

Он смотрит на меня.

Я пошел в ванную, меня стошнило, стало хуже. Я решился посмотреть на себя в зеркало, и мне опять стало тошно – уже по другой причине. В общем, я чувствовал себя погано. Потом я пошел мыть туалеты.

Он все смотрит на меня.

А потом ты напал на Роя.

Я тоже смотрю на него.

Рой доставал меня. Я хотел отвязаться от него.

Кен говорит.

Почему он доставал тебя?

Понятия не имею.

Он правда доставал тебя?

Он цепляется ко

мне все время, пока я здесь. Почему – понятия не имею.

Что он делает?

Говорит, что я все время нарушаю правила, что я все делаю плохо, что он добьется, чтобы меня вышвырнули отсюда.

Говорит Линкольн.

А тебе это не нравится, верно?

Я ничего такого не делаю. Он не имеет права поливать меня дерьмом.

А у тебя есть право нападать на него?

Он первый прицепился ко мне.

А что, если бы я прицепился к тебе?

Я бы послал вас.

Линкольн смотрит на меня.

Говорит Кен.

Рой сказал нам, что пришел помочь тебе, а ты без всякой причины набросился на него.

Рой врет, ублюдок.

Говорит Линкольн.

Выбирай выражения.

Пошел ты на…

Что ты сказал?

Я сказал – пошел ты на…

ВЫБИРАЙ ВЫРАЖЕНИЯ.

ПОШЕЛ ТЫ…

Говорит Кен.

Успокойся, Джеймс.

Ты, Кен, тоже пошел.

Джоанна говорит, глядя на Кена и Линкольна.

Пожалуйста, оставьте нас ненадолго вдвоем.

Линкольн говорит.

Мы еще не закончили.

Джоанна говорит.

Думаю, будет лучше, если вы оставите нас ненадолго вдвоем. А потом продолжим разговор все вместе.

Линкольн поворачивается, молча выходит из комнаты. Кен смотрит на меня и говорит.

Если захочешь что-то сказать, я у себя в кабинете.

Он выходит за Линкольном, закрыв дверь, и мы остаемся вдвоем с Джоанной. Она прислоняется спиной к стене, делает глубокий вдох, потом выдох, я сижу на кровати, смотрю на нее, а она сидит на полу и дышит, и мне надоедает молчание и звук ее дыхания. Мне хочется остаться одному и обдумать, как быть дальше. Я говорю.

Что вам надо?

Она открывает глаза.

Просто решила посидеть с тобой несколько минут. Вдруг ты захочешь что-нибудь рассказать.

Мне нечего рассказывать.

Хорошо.

Она встает.

У тебя есть какие-нибудь просьбы?

Да.

Какие?

Я не хочу больше принимать транквилизатор.

Почему?

От него мысли путаются и все как в дурном мерзком сне. Лучше ничего не принимать, чем это дерьмо.

Я скажу медсестре, чтобы отменила его.

Спасибо.

Это все?

Что у меня на сегодня назначено?

Все как в обычный день. Минут через десять завтрак, потом лекция. В десять тридцать – прием у стоматолога, в десять часов нужно подойти к машине. Делай все как обычно, а если захочешь что-нибудь обсудить, я в кабинете три-двенадцать.

Спасибо.

Она направляется к выходу.

Мы скоро увидимся?

Возможно.

Она выходит, я остаюсь один, мне не по себе от того, что я в клинике. Одна часть меня испытывает облегчение, другая часть – досаду, еще какая-то часть – растерянность, и, короче, я понятия

не имею, как дальше быть. Уйти или остаться. Уйти или остаться. Уйти – значит опять впасть в наркозависимость, а дальше – тюрьма или смерть. Остаться – значит избавиться от зависимости, а дальше – неизвестность. Не знаю, что пугает меня больше. Встаю, открываю дверь, обнаруживаю, что нахожусь в терапевтическом отделении. Занимаю очередь за таблетками, начинается обычный день, повторяю про себя номер кабинета Джоанны. Три-двенадцать.

Беру свои антибиотики, они проскакивают легче, чем раньше, иду по чистым ярким коридорам в столовую. При входе в стеклянный коридор понимаю, что опоздал, все поднимают головы, смотрят на меня, я не обращаю внимания, беру тарелку серой овсяной размазни, сажусь. Я знаю, что все по-прежнему смотрят на меня, но не обращаю внимания. Леонард направляется ко мне, с ним еще двое. Один – толстый коротышка в черной бандане. Сзади из-под нее свисают черные космы. В джинсах, черной футболке, через всю щеку шрам. Другой – высокий, худой, в обтягивающих черных джинсах, черной рубашке, застегнутой на все пуговицы, и черных ковбойских сапогах. Лицо у него костлявое, вытянутое, на руках проступают вены. Вид у обоих спутников Леонарда агрессивный и злобный. Куда более устрашающий, чем у среднестатистического пациента клиники. Леонард ставит свой поднос на мой стол.

Привет, малыш.

Привет.

Это Эд.

Указывает на коротышку.

Это Тед.

Указывает на длинного.

Длинный кивает. Я тоже.

Не против, если мы присядем к тебе?

Как вам угодно.

Леонард садится.

Спасибо.

Эд и Тед следуют его примеру. Леонард говорит.

Слышал, ты вчера надрал задницу Рою.

Я смотрю в тарелку с кашей. Не отвечаю.

Терпеть не могу этого задрота, так что не бойся, дальше меня ничего не пойдет.

Я смотрю на Леонарда. Не отвечаю.

Тед говорит. У него сильный южный акцент.

Видел бы ты его вчера. Совсем офоршмачился. Плакал, кричал, визжал, полное дерьмо. Так струхнул, что обоссался.

Я смотрю на Теда. Не отвечаю.

Говорит Эд. У него низкий, хриплый голос. Голос работяги, синего воротничка.

А чего ты сделал-то с ним?

Я смотрю на Эда.

Мне не хочется разговаривать ни с кем, ни о чем.

Смотрю на шрам. Он глубокий, страшный.

Мне просто интересно, чего ты с ним сделал.

Я просто спросил – как ему кажется, чисто ли я вымыл туалет, и немножко поучил.

Леонард говорит.

И только?

Да, и только.

Я встаю, забираю свой поднос, перехожу к пустому столу, сажусь и ем кашу. Она серая, вязкая и противная, но сладкая, и поэтому мне нравится. Язык впитывает эту сладость – первый вкус, который я различаю после падения с пожарной лестницы, не считая вкуса виски, вина, курева и блевотины. Мне нравится сладость, ее вкус означает, что какие-то чувства восстанавливаются. Со временем восстановятся все, если останусь здесь. Я смогу воспринимать вкус, запах, ощущать все, что нормальные люди ощущают каждый день. Если останусь здесь.