Миллион мелких осколков

Фрей Джеймс

Женский голос. Больничная интонация.

Пожалуйста, откройте рот.

Открываю.

Если будет больно, скажите.

Хорошо.

Не двигайтесь.

Не двигаюсь, пока кто-то оттягивает мне нижнюю губу и запихивает между ней и десной вату. Швы расходятся, сочится кровь. То же самое проделывают с верхней губой, за щеки тоже запихивают вату, чувство такое, будто рот полон какого-то шершавого тряпья, во рту вмиг пересыхает. Брызгают из инжектора, не помогает. Во рту все равно сушь, и будет сушь, сколько бы воды ни впрыснули.

Вжимаюсь в спинку кресла,

зажмуриваю глаза, шире открываю рот, кто-то подает мне теннисные мячики, прыскает в рот, слышу чей-то негромкий голос и пробное жужжание бормашины. Ее то включают, то выключают.

Проверь сандер.

Включают, выключают.

Проверь второй бор.

Включают, выключают.

Чувствую, что люди окружают меня. Чья-то рука берет мою челюсть, осторожно оттягивает нижнюю губу, обнажает десну. Из инжектора брызгают на остатки моих зубов.

Начинаем, Джеймс.

Продолжают брызгать в рот, включают бормашину, чем ближе ко рту, тем громче звук, внутри рта звук становится высоким, пронзительным, режет уши, я сжимаю мячи сильнее, бор набрасывается на обломок нижнего зуба. Насадка подрагивает, и боль, как белая молния, пронзает меня, он касается моего зуба, и боль разливается по всему телу с головы до ног, и каждый мускул извивается, я сжимаю мячи сильнее, из глаз льются слезы, волосы на ногах встают дыбом, боль такая, словно поганый зуб проткнули копьем, на хер. Проткнули копьем, на хер.

Насадка шлифует контуры обломка, я весь как пружина, боль бьет током, на языке вкус собственной кости, инжектор то брызгает водой, то отсасывает крошки кости, что-то попадает в горло, что-то под язык. И так без конца – насадка шлифует, инжектор брызгает воду, отсасывает крошки, боль бьет током, я весь как пружина. Сижу, сжимаю теннисные мячи, а сердце бьется ровно и сильно, словно решило под этой пыткой доказать свою благонадежность. Бормашину выключают, я расслабляюсь и делаю глубокий вдох. Рядом негромко переговариваются, перекладывают инструменты.

Я думаю, у тебя тут дупло, Джеймс. Нужно проверить.

Вата во рту умялась, так что я могу говорить довольно внятно.

Так проверяйте.

Будет больно.

Давайте уже.

Я был готов ко всему, но только не к этому. Тонкий острый инструмент тычется в зашлифованный зуб, находит крошечную дырочку и проникает в нее. Электрический разряд в триллион вольт подбрасывает меня, как будто в тело ударила молния, раскаленная добела молния. Или копье в двадцать раз длинней прежнего и еще раскаленное добела. Такой боли я ни разу в жизни не испытывал, такой боли я даже представить себе не мог. Боль заполняет каждый мускул, каждый нерв, каждую клетку тела, они визжат от боли. Я мычу от боли, инструмент вынимают, но боль остается.

Определенно, это дупло. Нужно его запломбировать, а то будет плохо.

Каждый мускул, каждый нерв, каждая клетка визжит.

Джеймс?

Каждый мускул, каждая клетка горит огнем.

Джеймс?

Такой боли я не мог себе представить.

Джеймс?

Я делаю глубокий вдох.

Делайте, что надо. Давайте уже.

Рядом негромко переговариваются,

открывают и закрывают шкафы, заменяют инструменты. Включают бормашину. Сижу, жду.

Сверло приближается, вгрызается в зуб, я сжимаю мячи так, что вот-вот пальцы хрустнут к чертям, и начинаю выть. Вою на одной ноте, этот звук затыкает мне уши, и я не должен бы слышать бормашины, но все равно слышу, я концентрируюсь на своем вое, чтобы отвлечься от боли, но не могу. Острая пика. Пика, пика, пика, пика. Бор просверлил дырку вглубь и теперь обтачивает края, чтобы расширить ее. Крошки кости смешиваются с водой, попадают в горло, забиваются под язык. Пика, пика, пика. Дырка становится все больше и больше. Пика пика пика. Сверло это чертово никак не уберется из моего рта. Пика.

Бормашину выключают, боль остается. Продолжаю выть, сжимаю мячи. Доктор Стивенс велит второму врачу и медсестрам действовать быстрее, и они стараются. Заталкивают в дырку какую-то шпаклевку, подравнивают, снова заталкивают и подравнивают. Шпаклевка запечатывает боль в глубине раны, острота боли притупляется, остаются только приглушенные толчки, сердце начинает биться ровней и уверенней, пульсация боли совпадает с ритмом сердца, и я перестаю ее замечать. Я живу с болью столько времени, что не замечаю ее – если она совпадает с ритмом сердца.

Перестаю стонать, открываю глаза и сквозь густую завесу слез вижу какую-то лампу, которая светит синим светом прямо на шпаклевку. Шпаклевка твердеет, сплавляется с зубом, заделывает дыру. Слышу звук бора, насадка приближается к моему рту, я закрываю глаза, от шлифования больно, химический вкус сошлифованной пыли наполняет рот. Все повторяется. Шпаклевка, синий свет, бор. Шпаклевка, синий свет, бор. Перестаю что-либо чувствовать, и боль тоже, сжимаю теннисные мячи, жду, когда наступит конец, и он наступает. Один зуб готов, осталось три.

Теперь нужно поставить коронку на второй зуб справа.

Я согласно киваю.

Хочешь сделать перерыв?

Я отрицательно мотаю головой.

Пауза для подготовки, и бор опять приближается, я все выдерживаю без напряга. В зубе нет дыры, не нужно сверлить, шпаклевать и светить синим светом. Я держу мячи, но не сжимаю их, не стону, сердце бьется ровно. Ремонт бокового правого проходит легко и незаметно. Счет два-два.

Слышу шум шагов, звяканье инструментов, стук открываемых и закрываемых шкафов, открываю глаза. Доктор Стивенс разговаривает со вторым доктором, медсестры складывают использованные инструменты в тазик для стерилизации. Доктор Стивенс заканчивает разговор, второй доктор выходит.

Как дела?

Все в порядке.

Я сажусь.

Куда он пошел?

Доктор Стивенс поднимает стул вверх.

Я не говорил тебе раньше времени, но перед тем, как сверлить каналы, я хочу связать тебя.

Зачем?

Когда сверлим каналы, мы делаем анестезию пациентам не только для того, чтобы обезболить, но еще и для того, чтобы они не двигались. Тут нужна неподвижность, а я не уверен, что ты сумеешь ее сохранить, если тебя не связать.

Давайте.

Ты точно не против?