Миллион мелких осколков
Шрифт:
Вхожу в отделение «Сойер». Тихо, темно. Все лампы выключены, все двери в палаты закрыты, все люди спят. Иду в холл, сажусь на диван, включаю телевизор. Показывают шоу про похудение, потом рекламный ролик, в котором важный эксперт расхваливает товар, потом какая-то тетка несет всякую хрень про психологию, потом профессиональные борцы валтузят друг друга. По нескольким каналам идут помехи. Это самое интересное, что бывает в ящике. Смотрю, не отрываясь. Целый час. Помехи.
Выключаю телевизор, думаю, чем бы еще заняться. Усталости не чувствую, спать неохота, идти в терапевтическое отделение не хочется, бродить по коридорам тоже. В коридорах слишком светло, а на свету я неуютно себя чувствую.
Вдоль одной стены тянутся полки с книгами. Я научился читать очень рано и всегда читал запоем. Я только и делал всю жизнь, что читал, если не считать того, что торчал и впутывался в неприятности. Меня притягивают книги. Я стою возле полок, хожу вдоль полок, сижу перед полками.
Три полки, на каждой по сорок книг. Перебираю их, надеюсь найти что-нибудь, что унесет меня подальше отсюда. Я хочу, я должен хоть ненадолго
Много книг из серии «помоги себе сам»: «Дай волю чувствам: лечение плачем», «Ангелы и наркомания: позволь божьим помощникам помочь тебе!!!» и «Папочка меня не любил: история моей болезни». Есть книжки по каждому из Двенадцати шагов Анонимных Алкоголиков. Шаг первый: Отсутствие контроля. Шаг третий: Прими решение и доверься Богу. Шаг шестой: Будь готов действовать. Шаг одиннадцатый: Установи контакт с Богом. Несколько замусоленных Евангелий. Я читал Евангелие. Нет смысла опять тратить на него время. Тяну руку за толстой потрепанной книгой в синем переплете. У нее нет ни обложки, ни заголовка, только эмблема на первой странице – треугольник, вписанный в круг. Мне такую книгу уже подсовывали. Знакомые и знакомые знакомых, люди, которые считали, что могут исправить меня. Называется она Большая книга Анонимных Алкоголиков, а эмблема на обложке – символ трезвости. Я никогда не читал ее, даже открыть не потрудился. Когда она попадала мне в руки, сразу швырял ее в сточную канаву или мусорный ящик. Я бывал на встречах Анонимных Алкоголиков, и они меня не затронули. По-моему, их философия ничем не лучше алкоголизма. Замена одной зависимости на другую. Вместо химии Бог и собрания. На этих собраниях меня тошнило. Жалобы, скулеж, нытье – и все с перебором. Горы дерьма собачьего про Высшую силу. Никакая Высшая сила, никакой Бог не отвечают за то, как я поступаю, поступал и во что превратился. Никакая Высшая сила и никакой Бог не спасут меня. От жалоб, скулежа и нытья на собраниях, хоть весь обжалуйся, мне не станет лучше.
Я алкоголик, наркоман и преступник. В такой жопе я за всю жизнь еще не бывал. Нахожусь в клинике где-то в Миннесоте. Если уйду отсюда, моя семья и мои друзья, какие еще остались, поставят на мне крест. Если уйду из клиники, мне светит только или могила, или тюрьма. Я совсем один, сейчас глухая ночь, возвращаться в терапевтическое отделение не хочется, заснуть не могу. Я хочу выпить. Пятьдесят порций сразу. Хочу пайп и крэка. Хорошо бы длинную жирную дорожку мета, да десяток доз кислоты, да тюбик хорошего промышленного клея. Дайте мне бутылку с пилюлями и горстку «ангельской пыли». Дайте мне уже что-нибудь. Что угодно. Мне нужно вырваться отсюда. Если не буквально, то хоть мысленно. Черт, да выпустите же меня отсюда.
Беру с полки книгу. Пялюсь на нее. Думаю, что хуже от нее не будет и терять мне нечего. Начинаю читать.
Предисловие врача, специалиста по зависимостям. Доктор считает, что тяжелый алкоголизм практически неизлечим. Доктор считает, что единственный способ обрести трезвость и удержать ее – присоединиться к Анонимным Алкоголикам.
Затем следует рассказ про Билла [2] , основателя движения Анонимных Алкоголиков. Билл – Иисус Христос алкоголиков, спаситель и мессия, и хотя Билл не умер на кресте, он, без сомнений, жил на нем. Билл был пьяница горький, маялся, не вылезал из проблем. Он искал средство исцеления, все искал и искал, но не находил. И тогда, на последнем пределе отчаяния, он повстречался со старым приятелем – пьяницей, который обрел Бога и бросил пить. Исцеление приятеля напомнило Биллу о чувстве, однажды пережитом во французском соборе после Второй мировой войны, на которой он служил солдатом. Сидя на церковной скамье во время вечерни, Билли преисполнился тишины и покоя, которых не ведал ранее и даже не мыслил, что такое возможно. Он преисполнился Славы Божьей. Воспоминание об этом мгновении и трезвость его новообращенного друга произвели на Билла глубокое впечатление. Он уверовал, что если поручить себя Богу или все равно какой Высшей силе, то жизнь изменится. В ту минуту он принял решение полностью изменить свою жизнь, целиком доверить себя воле Божьей. Больше Билл никогда не пил, разработал Двенадцать шагов, придумал общество Анонимных Алкоголиков и посвятил свою жизнь распространению этого учения. Очень трогательная история, задача которой – вдохновить, а не открыть правду. Я не вдохновился. Вообще ни капли. Ничуть.
2
Уильям Гриффит Уилсон (англ. William Griffith Wilson) также известный как «Билл У.», вместе с Робертом Смитом создал первое сообщество Анонимных Алкоголиков, которое впоследствии разрослось до более чем 100 тыс. групп во всех странах мира, включающих в себя более 2 млн человек. После смерти Уилсона в 1971 году его имя было включено в список 100 величайших людей XX века, по версии журнала Time. – Прим. перев.
Читаю дальше, там подробнее про Двенадцать шагов. Главы называются «Принять решение», «Как это работает», «К действию», «Видение». Все очень просто. Если будешь поступать, как написано, исцелишься. Если шагнешь на этот праведный путь, он сам приведет тебя прямиком к спасению. Если вступишь в их клуб, ты счастливчик – лопай пожизненно большой ложкой дерьмо на их собраниях, где только жалобы, скулеж и нытье. Хвала тебе, Боже. Хочется пасть на колени и пропеть хвалу Господу. Аллилуйя.
В конце целый раздел – истории исцелившихся. История зубного врача, история пьяницы из Европы, история продавца, история образованного агностика. Все
Зависимость требует топлива. Не уверен, что Собрания, Заповеди и Бог – подходящее топливо для меня. Если Доктор в предисловии говорит правду и единственный путь спасения – присоединиться к Анонимным Алкоголикам, тогда я в полной жопе. В жопе, жопе, жопе.
Ставлю книгу обратно на полку. Иду к расписанию работ, смотрю – напротив моего имени по-прежнему значится мытье общего сортира. Беру моющие средства, иду к сортиру – его, похоже, несколько дней не мыли, такой у него омерзительный вид. В раковине – плевки, на полу – моча, в мусорном ведре – туалетная бумага с пятнами крови, в унитазах – присохшее дерьмо. Уверен, это Рой постарался, но у меня нет желания играть в эти игры, устраивать разборки, поэтому просто беру моющие средства и начинаю уборку. Отвратительная работа. Дважды меня вырвало, и пришлось оттирать свою собственную блевотину, а не только чужие плевки, мочу и дерьмо. Когда все убрано и стены, раковины, пол, мусорные ведра и унитазы сияют чистотой, я не испытываю ни радости, ни удовлетворения. Больше я не буду делать эту работу. Ни за что, черт подери.
Выхожу из общего сортира, ставлю моющие средства на место, иду к себе в палату. Открываю дверь, вхожу. Поломанную мебель заменили. Заменили и Ларри, чье местонахождение пока неизвестно. На его койке лежит лысый коротышка, и этот Лысый Коротышка храпит. Уоррен и Джон спят на своих кроватях. Джон во сне бормочет и дергается. Уоррен спит тихо. Моя кровать стоит нетронутая, на тумбочке возле нее лежат Библия и новенький экземпляр Большой книги. Подхожу к тумбочке, беру обе книги, иду к окну, открываю его и швыряю книги в заоконную тьму. Буря по-прежнему беснуется. Закрываю окно, иду в ванную, включаю душ, снимаю одежду и кидаю кучей на кафельный пол. Подхожу к зеркалу. Хочу взглянуть на себя. Хочу взглянуть в светло-зеленую глубину своих глаз и увидеть то, что под телесной оболочкой. Смотрю на губы. Немного припухшие, но в целом уже ничего. Смотрю на зашитую дырку в щеке. Рана начинает затягиваться, шов делает свое дело. Смотрю на свой нос. Снимаю повязку, кидаю в мусорное ведро. Нос прямой, если не считать шишки. Смотрю на синяки под глазами. Чернота бледнеет, переходит в желтизну, отеки почти прошли. Смотрю выше – в глаза. Хочу взглянуть в светло-зеленую глубину своих глаз. Хочу увидеть не телесную оболочку, а то, что под ней. Придвигаюсь ближе к зеркалу. Еще ближе. Хочу взглянуть в светло-зеленую глубину своих глаз. Хочу увидеть то, что прячется под телесной оболочкой. Ближе, ближе. Ничего не вижу. Ни хера.
Отворачиваюсь, иду к душу, встаю под воду, шок от горячей воды. Вода обжигает, кожа краснеет, чувствую боль, но стою под водой. Я заслужил эту боль, потому что мне не хватило мужества взглянуть в себя. Я заслужил эту боль и буду стоять так и терпеть ее, потому что мне не хватило мужества взглянуть себе в глаза. Когда тело теряет способность чувствовать, включаю холодную воду, сажусь на пол, остужаю ожог холодной водой. К горячей воде тело привыкает, к холодной привыкает еще быстрее. Закрываю глаза, предоставляю тело самому себе, а ум отпускаю в свободное странствие. Он блуждает где хочет и направляется в известное место. О котором не говорю вслух, существование которого не признаю. Там нет никого, кроме меня. Я ненавижу это место.
Я одинок. Здесь одинок, в целом мире одинок. Одинок в своем сердце и одинок в своих мыслях. Одинок везде и всегда, сколько себя помню. Одинок в семье, в кругу друзей, в любой комнате, пусть там даже полно людей. Одиноким я просыпаюсь, одиноким проживаю день, одиноким встречаю ночную темноту. Я одинок в своем ужасе. В своем ужасе.
Я не хочу быть одиноким. Никогда не хотел. Не хотел до зубовного скрежета. Ненавижу, что не с кем поговорить, ненавижу, что некому позвонить, ненавижу, что некому пожать руку, что не с кем обняться, что никто не скажет мне: все путем, старик. Ненавижу, что некому рассказать про свои надежды и желания, ненавижу, что у меня больше нет ни надежд, ни желаний, ненавижу, что никто не скажет мне: держись, старик, надежды и желания вернутся. Ненавижу, что мой крик, от которого кровь стынет в жилах, раздается в кромешной пустоте. Ненавижу, что никто не слышит моего крика, и никто не успокоит, чтобы я перестал кричать. Ненавижу, что в моем одиночестве ничего не осталось мне, кроме бутылки и крэка. Ненавижу, что все, что осталось мне в моем одиночестве, убивает меня, уже убило меня, ну, или скоро добьет. Ненавижу, что мне подыхать предстоит в одиночестве. В одиночестве, в полном ужасе. Больше всего я всегда хотел приблизиться к кому-нибудь, да по сути ничего другого и не хотел. Больше всего я всегда хотел почувствовать, что я не один, да по сути ничего другого и не хотел. Я пытался много раз, пытался покончить со своим одиночеством с помощью девушки или женщины, и всякий раз напрасно. Мы могли быть вместе, рядом друг с другом, но все равно я оставался один. Они угадывали мое одиночество и пытались стать ближе. Но чем больше пытались, тем быстрее я убегал или разрушал все, что нас объединяло. Я могу бежать быстро, когда хочу, и по части разрушения я большой мастак. Никто из моих бывших не захочет сегодня переброситься со мной даже парой слов.