Миллион миллионов, или За колёсиком
Шрифт:
— Всё, братва, перерыв, — раздается голос Супа. Он слезает с койки, дотягивается до полки, достаёт пачку индийского чая со слоном, алюминиевый котелок, упаковку сухого спирта. Кряхтя, шарит под кроватью, вытаскивает небольшую металлическую треногу. Прямо на цементном полу посреди камеры разводит костерок и, налив в котелок воду «Святой источник» из пластиковой бутылки, водружает посудину на треногу. Садится на кровать, в упор смотрит на Срамного. Задумчиво говорит:
— Если бы я тебя, Пётр Арсеньич, не знал как серьёзного человека… Сам понимаешь. Но ты-то специалист более чем… Поэтому, чувствую я, кто-то здесь работает настолько знатней
Вода в котелке бурно кипит. Суп всыпает туда целую пачку чая, варит, бережно помешивая почерневшей ложкой. Варево булькает, пузырится. Суп нежно щурится на котелок, приглядывается, принюхивается, что-то приговаривает, шевелит сухими губами. Наконец, хватает со спинки кровати полотенце, быстро снимает котелок с огня, ставит на стол. Туда же на стол с полки перекочёвывают вместительная эмалированная кружка и широкий кусок марли. Суп накрывает марлей кружку, осторожно отцеживает через неё содержимое котелка. И, в качестве заключительного штриха, узловатыми пальцами отжимает в кружку отваренные листья чая.
— Есть чифирок! — гордо сообщает он, потирая ладони. — Шмаль-то я уже давно не курю, мозги от неё плавятся, а чифир сердце ещё держит… Да. Гостям первый глоток, — говорит он, пододвигая кружку к середине стола.
Мхов и Срамной от души благодарят, пробуют отказаться.
— Э, нет, братва, — не согласен Суп. — Это вы в своих ресторанах да этих как их… клубах со шмарами своими выкобенивайтесь. А в хате — без базара. Пробуйте, привыкайте, может, пригодится, — смеётся он. — Не дай вам Бог, конечно…
Мхов, за ним Срамной, обжигаясь пригубливают из кружки. Срамной ещё держится, а у Мхова само собой перекашивается лицо от терпкой горечи, во рту вяжет так, что он скрипит зубами.
Суп, глядя на них, невесело смеётся:
— Йё-хо-хо…
Забирает кружку, обхватывает её, горячую, обеими ладонями, шумно, с наслаждением прихлебывает. Отдувается. Снова припадает к чифиру. Ополовинив посудину, отставляет в сторону, закуривает.
— Кайф-то!
Повлажневший его взгляд упирается в книжку на столе. Суп открывает томик стихов, бережно перелистывает хрустящие страницы.
— Вот! — Он достает из нагрудного кармана робы очки в массивной золотой оправе, сажает их на кончик носа. Оглядев по очереди гостей, со значением объявляет:
— Эрих Райнер Рильке, немецкий поэт. Стихотворение называется «Одинокий».
С выражением, как раньше учили в школе, принимается читать:
Как странник, в дальних плававший морях, живу я в мире тех, кто вечно дома. Здесь дни стоят, как чаши на столах, а мне лишь даль подвластна и знакома. Нездешний мир проник в мои черты, — пускай пустынный, неподлунный, смутный, — но здесь, у них, все чувства обжиты и все слова привычны и уютны. Со мною странные пришли сюда из стран заморских вещи-пилигримы: там, у себя, они неукротимы, а здесь сгореть готовы со стыда. [1]1
Перевод А. Карельского
И, схватив со стола кружку, жадно, залпом допивает. Ни на кого не глядя, велит:
— Давай дальше.
— А дальше был шестой, — говорит Срамной. — Его звали Позарезский. Сергей Никанорович Позарезский. Этот вообще получил деньги в кассе и подался в уборную. Такая удача. Пошли за ним. Когда он вышел из кабинки, его отключили и по-тихому вывезли в одно место. Да, денег при нем почему-то не оказалось, в унитаз, что ли, спустил? При допросе мои люди применили к нему по нарастающей разные степени устрашения.
— Пытали, что ль? — усмехается Суп.
— Да, — буднично подтверждает Срамной.
— Ну, так и говори. А то какие-то там устрашения… Ну и?
— Клиент вел себя странно, мне в итоге показалось, что он вовсе не чувствует боли. Короче, молчал. А в какой-то момент просто взял и умер.
— Просто! — тихо смеётся Суп.
— Просто, — сухо кивает Срамной.
— Седьмой, — коротко приказывает Суп.
— Седьмым минувшей ночью ставку взял некто Бывалый Борис Исакович. Спокойно вышел, он был с охраной, погрузился в неновую «ауди» А4 и отбыл. Его вели без происшествий. «Четвёрка» доехала до Кремля и въехала в Боровицкие ворота.
— В какие-какие ворота? — словно в полусне переспрашивает Суп.
— В Боровицкие.
— Это куда президент въезжает?
— Так точно.
— Знаете что, братва? — бесцветным голосом равнодушно говорит Суп. — Идите-ка вы себе отсюда на хрен… Да, делайте что хотите, но с этим надо кончать. Людьми и ресурсами, если надо, поможем. Связь со мной через Бутика. Всё.
Суп поднимается, берёт со стола пустую кружку, и, подойдя к двери, звонко в неё колотит.
С грохотом отваливается квадратное окошко, показывается лицо вертухая.
— Ну, чего качаешь? — лениво выплёвывает он. — В ШИЗО захотел?
— Э, начальник, — каким-то особенным голосом частит Суп, — выпусти гостей на волю…
Тем же манером, что попали в гости к Супу, Мхов и Срамной оказываются на лестничной клетке.
В лифте Мхов нервно смеётся:
— Как вам маскарад, товарищ генерал?
В ответ Срамной мечтательно цедит:
— В прежние времена. Я бы этого… Своими бы руками.
На что Мхов замечает:
— Времена, Пётр Арсеньич, теперь нынешние. А в нынешние времена этот самый… Спокойно может нас с вами. Какими захочет руками.
— То-то и обидно, — горько сетует Срамной.
Выйдя из подъезда, они расходятся по машинам. Срамной садится в свою, чтобы ехать в офис. Мхов — в свою и, немного подумав, говорит водителю:
— На «Сокол».
«Шестисотый» важно отваливает от обочины. Вслед за ним крадётся джип охраны.
Мхов достает мобильный, набирает номер.
— Клара? Привет. Я заеду ненадолго. Дело есть.
Клара живёт на Третьей Песчаной в одном из тамошних серых «сталинских» домов. У неё большая двухкомнатная квартира, купленная Мховым полтора года назад. Раньше она жила в Лефортово где-то на задах Бронетанковой Академии в трёхкомнатной квартире, где, кроме неё, обитали бабушка, мать, отец и старшая сестра с мужем и дочерью.