Миллион на три не делится
Шрифт:
– А помнишь, ты подарил мне платок? Батистовый, с кружевом? – Бабушка негромко смеется. – У меня раньше никогда не было таких красивых вещей… Вот он, смотри. Совсем старенький стал, рассыпается…
Звук поцелуя. Не страстного, не киношного. Просто губы нежно, слегка касаются губ.
– Останься, пожалуйста, – звучит в ночных сумерках старый мужской голос…
Таня с бабушкой возвращались домой рейсом «Эйр Франс». Летели первым классом. Бабушка достала из сумочки неиспользованные аэрофлотовские билеты,
– Как сделать, чтобы наш дед не узнал, что они нас послали первым классом?
Таня вырвала из российских билетов листки с надписью «Париж-Москва», разорвала их на мелкие кусочки.
– Выброси в окно, – посоветовала бабушка.
Таня засмеялась:
– Бабуль, мы же не в поезде… Здесь окно не откроешь.
Самолет поднимался все выше над Францией – аккуратной, стройной, выбритой, чистой… Черепичные крыши превращались в размытые красные пятна.
– Спасибо тебе, – вдруг улыбнулась бабушка.
– За что? – удивилась Таня.
– За Францию… За то, что взяла меня с собой… Подумать только, Жак объездил весь мир, а я… А я первый раз добралась до заграницы…
Бабушка вздохнула. Она выглядела усталой, но такой одухотворенно-красивой, что рядом с ней меркли даже расфуфыренные стюардессы, обслуживающие салон первого класса.
– Жак, какой он морщинистый… – вздохнула бабушка. – Неужели я такая же старая?..
Таня начала успокаивать бабулю, но та накрыла ее руку своей мягкой ладонью, призывая к молчанию. Бабушка сказала так тихо, что ее голос еле пробился через рев самолетных турбин:
– Танечка… Я очень давно знаю Жака Дюваля.
Таня мучительно покраснела и призналась:
– Я в курсе… Мы подслушивали. Прятались за беседкой.
Бабушка с достоинством кивнула:
– Я видела. Это только у Жака зрение слабовато… Так вот. Мы познакомились с ним в пятьдесят седьмом году. В Москве тогда был молодежный фестиваль, полно иностранцев… Одна делегация добралась и до нас, до Южнороссийска. Французы приехали в пароходство, перенимать опыт. Мы познакомились с Жаком…
– Знаю, на пирсе! – брякнула Таня.
– Правильно. На пирсе, как и с твоим дедом, – улыбнулась бабушка. – Саня тогда ушел в рейс, твоего папу отправили в станицу, на молоко… Я скучала и опять стала ходить на пирс, смотрела на море… Жак стоял в самом конце, удил рыбу. Представляешь – темнота, канализация рядом – а он ловит! Причем на «самодур». С пирса – и на «самодур», представляешь?
Таня не удержалась, фыркнула. Вот чайник! На «самодур» и с моторки не всегда поймаешь – не то что с пирса. Впрочем, что взять с этих французов! В их Анган-ле-Бене моря нет.
Бабушка продолжила:
– В общем, я испугалась, думаю – сумасшедший! Пошла обратно. А он свою снасть свернул – и за мной. Лопочет по-французски, за руку берет… Так и шел почти до самого дома… Я боялась, говорила ему: комсомол, КГБ, контакты с иностранцем… В общем, кое-как объяснила, что к чему. Отстал. Но назавтра подкараулил, когда я утром шла в больницу…
Таня нетерпеливо ждала
– Он провел в Южнороссийске всего неделю. Нам было хорошо вместе… Жак хотел бросить все и остаться, я еле уговорила его уехать вместе с делегацией. Он уехал. Но сказал… сказал, что так этого не оставит. Обещал писать…
– И не написал? – выдохнула Таня.
– Писал, – вздохнула бабушка. – Он сейчас дал прочитать мне копии – девяносто семь писем. Писал… Я не получила ни одного. Железный занавес… И во въездной визе ему отказывали… А меня тоже за границу не пускали… Так все и кончилось.
– Но ты любила его?! – воскликнула Таня.
Вопрос остался без ответа. Стюардесса молча принесла кофе и удалилась, бросив на них любопытный взгляд.
Наконец бабушка произнесла:
– Танечка… Я же обещала тебе настоящего мужчину. И, кажется, нашла его… Ведь это я дала Пьеру твой – как вы это называете? – электронный адрес… Сначала я написала по обычной почте Жаку. Написала без всякой надежды – по тому адресу, что он мне оставил сорок лет назад. Несколько строк – я жива, замужем, у меня сын и красавица внучка…
Ее взгляд потеплел:
– Как хорошо, что Пьер не согласился отдать деда в пансион… Жак тут же мне ответил. Писал, что все помнит, помнил все эти годы, что специально не менял адреса, все ждал, когда я появлюсь…
Бабушка махнула рукой и попросила стюардессу:
– Девушка, принесите белого вина.
– A glass of white wine, please, – машинально перевела Таня.
– Ах, да… Она же по-русски не понимает… – спохватилась бабушка. – В общем, Жак очень хотел, чтобы я осталась во Франции. «Я всью жизнь учил рюсский. Хотел говорить с тобой», – процитировала она. И добавила еле слышно: – Он очень хороший человек. Надежный. Добрый. Богатый.
– А как же… а как же наш дед? – выдохнула Таня.
И тут бабушка на нее рассердилась. Рассердилась едва ли не впервые в жизни.
– Татьяна! Мы, кажется, летим домой. И я очень надеюсь, что наш дед ни о чем не узнает.
Таня облегченно вздохнула и спросила сквозь слезы:
– А как ты думаешь… если мы с Пьером поженимся… дед прилетит во Францию на свадьбу?
– Не знаю, Танечка, не знаю… – после паузы сказала бабушка. – Дед, может, и прилетит… Но я с Жаком больше встречаться не хотела бы… Все давно прошло… Слишком давно…
МИЛЛИОН НА ТРИ НЕ ДЕЛИТСЯ
Пакеты для мусора жильцы покупали одинаковые. Однако мусор у каждой квартиры был свой.
Семидесятая квартира жила кучеряво: в пакетах находились бутылки из-под «Реми Мартэн», шкурки от копченой семги и пустые пачки дорогущего «Кэмела» без фильтра.
В семьдесят первой квартире проживал интеллигентный чахлый подросток. Он самозабвенно таскался с Кантом и Шопенгауэром, демонстративно игнорируя «квадратных» ровесников. Однако в его мусоре Витя регулярно находил шприцы, ампулы, папиросную бумагу и прочие наркотические причиндалы.