Миллион с Канатной
Шрифт:
— Пошли все вон, суки! Нечего мне тюрьму захламлять!
Стараясь идти как можно быстрей, женщины двинулись к воротам. Все еще в шоке от пережитого потрясения, бежать они боялись.
Закончив «показательные выступления», толстяк ушел куда-то в сторону, и Володя остался на снегу один. Таня приблизилась к нему, но он отвернулся. Однако ноги Тани, помимо ее воли, несли ее к Сосновскому, к ее Володе.
Она не собиралась никогда говорить с ним, но вдруг оказалось, что жизнь сделала это за нее. И вот она стояла перед ним, застыв, как изваяние, на краю
— Уходи, — первым сказал Володя, и они встретились глазами, их взгляды переплелись так крепко — не разорвать, — иди домой.
— Нам надо поговорить, — сглотнув комок, ответила Таня. Ей казалось, что его слова забирают из нее все силы, выпивают всю ее кровь.
— Не о чем разговаривать, — отрезал он.
— Это важно, — голос Тани сорвался.
— У нас больше нет с тобой важных тем, — Володя отвел глаза в сторону. — Уходи.
— Я должна сказать тебе что-то очень важное! — Таня повысила голос. — Это действительно важно! Я должна сказать!
— Какое мне дело до твоих важностей? — ухмыльнулся Сосновский и посмотрел на нее с презрительным холодом. — Ты же сама ушла! Ты бросила меня в той гостинице, в Аккермане. Этим ты мне показала всё. Я понял. Ты показала правильно, — он кивнул. — Так что больше не о чем разговаривать. И мне абсолютно все равно, что ты можешь сказать. Ты ушла, тебя нет.
— А сколько раз ты уходил? — Таня попыталась спокойно выдержать его взгляд. — Сколько раз ты меня бросал?
— Это другое. Не перекручивай слова! — взвился он. — В любом случае, это все в прошлом, — Володя успокоился и развернулся, собираясь уходить. Таня помимо своей воли, не помня себя, вцепилась в его рукав:
— Володя, пожалуйста! Я должна тебе сказать! Это очень важно!
— Отпусти... — Он холодно и как-то брезгливо отцепил от рукава ее пальцы, и в этом жесте было столько презрения, что Таня опешила.
— У меня будет... Я жду...
— Ты не понимаешь, — не дослушав, Володя перебил ее на середине фразы, явно не собираясь дать ей возможности сказать. — Я тебя больше не люблю. Ты меня не интересуешь. Оставь меня в покое.
— Речь не о любви! — Таня была исполнена решимости отчаяния. — Я должна сказать, что... Это очень важно! Ты должен знать, услышать... У нас будет...
— Я женюсь, — произнес внезапно Сосновский.
— Что?.. Что ты сказал? — Таня запнулась и вдруг испытала такую боль, словно ее ударили ножом.
— Я женюсь на следующей неделе. Ее зовут Алена. И я ее люблю, в отличие от тебя. Видишь, на тебе я не хотел жениться. А на ней женюсь, — спокойно сказал Володя.
— Это неправда, — против воли глаза Тани наполнились слезами.
— Правда, — жестко отрезал Володя. — Ты можешь реветь сколько угодно, но это правда. Я не хотел говорить, но ты меня вынудила. Видишь, между нами все кончено. Уходи.
Сквозь слезы Таня смотрела на его лицо. Сосновский намеренно хотел причинить ей боль, и он говорил все это сознательно. Это можно было прочитать по его глазам — она всегда умела читать по его глазам.
Развернувшись,
Выйдя из тюрьмы, она остановилась на Люстдорфской дороге, не зная, что делать дальше.
— Таня! Постой! — резкий оклик заставил ее обернуться. К ней по снегу бежал Ракитин.
— Я только что узнал про облаву, только приехал... Таня! Что с тобой? Тебе плохо?
Как подкошенная, она рухнула на руки Сергея... Придя в себя, Таня поняла, что лежит на кожаном сиденье автомобиля. Рядом с ней сидел Ракитин. Машина мчалась сквозь ночь.
— Ты ждешь ребенка, — утверждающе произнес Ракитин.
Таня заплакала. Он обнял ее за плечи.
— Где его отец?
— Отца нет. Он женится на другой.
— Не плачь, — Сергей обнял ее крепче. — Я помогу тебе. Хочешь, это будет наш ребенок? Я признаю его своим.
— Что ты сделаешь? — Таня даже плакать перестала.
— Мы поженимся, и никто не узнает. У ребенка будет мое имя. Я... — Ракитин замолчал.
А Таня захлебнулась рыданиями. Так, рыдая, она больше не слышала никаких слов, даже не понимая, что прячет лицо на груди у Ракитина.
Глава 21
К полуночи пошел снег, сплошь заметая мощенный плитами двор тюрьмы. И тут Володя не выдержал. Несколько часов этой ночи стали мукой — и совсем не потому что по приказу Патюка ему пришлось следить, как переписывают данные тех, кто попался в облаву... Перед ним все время стояли глаза Тани, ее одной.
Он резко схватил ведомости, перепугав молоденького солдата.
— Женщина эта, что со мной разговаривала... Через ворота ушла... Где она? Как записалась?..
— Так записалась... — перепугался паренек, — ну вот, вначале...
Глаза Володи бегали по списку имен. Ни Татьяны Алмазовой, ни Алмазной в нем не было.
— Где она записана? Как? — он стал трясти мальчишку, как грушу, не понимая, что переносит на него свою собственную вину.
— Так не знаю я... — воскликнул солдатик.
И тогда Володя не выдержал. Он выбежал за ворота тюрьмы, все надеясь, что Таня не ушла, что она его ждет. Падал снег. За воротами никого не было. Белоснежный саван мягко накрывал покосившиеся кресты Второго Христианского кладбища, как периной из лебяжьего пуха. Мрачные тени выбитых в стене камней отсвечивали страшными проемами. Люстдорфская дорога была пустой. Ни души. Никого. Только тошнота в сердце. И, опустошив свою душу этой мучительной болью, Володя вдруг четко осознал, что ему некуда идти. Потому что на самом деле только один-единственный человек был его домом...