Миллион в сигаретной пачке

Самбук Ростислав Феодосьевич

Дальше все происходило очень просто. Быстро подсчитали сданные магазином деньги, сняли кассовые остатки и обнаружили в сейфе Сидоренко лишних четыре миллиона рублей. Директор не успел уничтожить накладные на кофточки – у него в столе лежали документы на несуществующие детские свитеры и костюмчики и на реализованные женские кофточки.

Все было настолько элементарно, что на первом же допросе в тот же вечер оба директора (а в магазине на Оболони все повторилось с фотографической точностью) полностью признали свою вину и назвали соучастников: начальника цеха

Чугаева, бухгалтера фабрики, выписывавшего фальшивые накладные, и экспедитора, с помощью которого эти накладные вместе с товарами доставляли в магазины. Вечером и ночью нескольким оперативным группам пришлось хорошенько потрудиться, обыскивая квартиры этой пятерки, после чего всю компанию доставили в камеру предварительного заключения. На рассвете Хаблак с Коренчуком, производившие обыск на квартире и на даче Чугаева, встретились с Каштановым. Полковник координировал действия всех групп, не спал тоже ни минуты и, когда капитан с лейтенантом вошли в его кабинет, как раз наливал в стакан крепкий чай. Добавив немного кипятку, предложил:

– Угощайтесь. По-моему, только этого вам и не хватает.

Коренчук, не говоря ни слова, принялся наливать себе чаю, а Хаблак спросил:

– А не найдется ли у вас кофе?

– Может быть, еще и с пирожными? – прищурился Каштанов.

– Нет, – твердо ответил Хаблак. – Пирожных не надо. Но от печенья я бы не отказался.

Каштанов вытащил из ящика письменного стола большой кулек с печеньем, и не магазинным, а домашним. Измерил Хаблака взглядом с ног до головы и достал коробку растворимого кофе. Хотел что-то сказать, но зазуммерил селектор.

– Товарищ полковник, – прозвучал в кабинете хрипловатый голос дежурного по управлению, – к вам просится из камеры предварительного заключения задержанный Сидоренко. У него какое-то срочное сообщение.

– Прикажите доставить, – согласился Каштанов. Он медленно размешал сахар в стакане, со смаком отхлебнул и похвалил: – Смешаны три сорта: индийский, цейлонский и грузинский. Лучший в мире чай.

И все же Хаблак насыпал себе целых три ложечки кофе, растер его с сахаром, после этого залил кипятком и сказал:

– Не могу утверждать, что лучшее в мире кофе. Лучшее пил в Грузии. По-турецки.

Коренчук не терял даром времени: допил, обжигаясь, стакан и налил еще один. Несколько утолив жажду, спросил:

– Что нашли у тех?

– Много, – ответил полковник неопределенно. – Но меньше, чем у Хмыза.

Коренчук подул на чай и равнодушно, будто речь шла о карманном воришке, заметил:

– Хищение в особо крупных размерах. Статья…

– Знаем, – не очень вежливо перебил его Хаблак. – Ты лучше скажи вот что: почему этот Сидоренко попросился сюда?

– Элементарно. Догадывается, чем все это пахнет, и попытается хоть как-то спасти свою шкуру. Теперь они начнут рвать друг другу глотки.

Сидоренко – маленький невзрачный человечек с грушеобразной головой. У него было вялое, нездорового цвета лицо, лоб разрезали глубокие поперечные морщины, все лицо было удлиненное, нос нависал над верхней губой, щеки впали, а маленькие уши были словно приклеены к черепу. К тому же нос у Сидоренко был красный, не алкоголический – с синими прожилками, а будто хозяин его страдал неизлечимым насморком – мягкий и мокрый.

Сидоренко шмыгнул носом, вынул из кармана не очень свежий платок и заговорил удивительным для такого немощного тела твердым и громким голосом:

– Прошу запротоколировать мое заявление, отметив, что делаю его сам, по собственной инициативе, не зная даже, в чем меня обвиняют. То есть добровольное признание…

– После того, как были пойманы с поличным в магазине, и мы нашли у вас столько денег? – не сдержался Хаблак.

– Семь миллионов двести тысяч, – кивнул Сидоренко. – Но деньги в основном не мои. Половина – чугаевские.

– Считаете три миллиона шестьсот тысяч пустяком?

– Это как для кого… – Сидоренко, презрительно поморщившись, объяснил: – Я пришел, чтобы дать показания. Честные и откровенные. О том, как был вовлечен в преступную шайку, как сбывал левый товар, произведенный матерым преступником Чугаевым…

– А себя вы преступником не считаете? – как-то добродушно спросил Каштанов.

– Повторяю: я был вовлечен. Слаб человек, что поделаешь, обстоятельства бывают сильнее людей… Надеюсь, это мое заявление вы приобщите к делу и оно будет фигурировать на суде… Я раскрою весь механизм чугаевских операций… Учтите, Чугаев совратил меня, опутал своими сетями… Каштанов посмотрел на Коренчука.

– Прошу запротоколировать сообщение Сидоренко, – приказал. – А вы, капитан, пока можете пообедать.

Хаблак вернулся в кабинет полковника через час. Перед Каштановым лежала раскрытая папка, а в ней единственная бумажка. Хаблак сразу сообразил: новое дело.

– Сидоренко признался во всем?

– Валит все на Чугаева.

– Ну, этого нужно было ожидать. Крыса, бегущая с тонущего корабля. Вот только чего не знаю точно: кто же из них оказался ротозеем и забыл деньги в сигаретной пачке?

– Булавацкий.

– Так я и думал.

– Чугаев делил деньги заранее, раскладывал по сигаретным пачкам и раздавал сообщникам. В «Энее» не было только Зельцера – болел. А Булавацкий не курил и вообще, наверное, нервничал, хотел выйти из игры, поэтому и забыл свою долю.

– Хорошая девушка… – сказал Хаблак.

– Кто? – не понял Каштанов.

– Нина, официантка, которая нашла деньги в пачке.

– Напиши докладную, – приказал полковник, – обратимся к министру, чтоб наградил. Заслужила именные часы и грамоту.

– Сегодня же напишу. – Хаблак попытался встать, но полковник остановил его.

– Кстати, ребята из Ирынского горотдела нашли молоток Хмыза.

– В ручье?

– Метрах в ста от мостика. Неопровержимая улика. Этим молотком Хмыз и убил Бобыря.

– Кажется, теперь уже поставлены все точки над «i»?

– Да. Вам с Коренчуком благодарность в приказе.

– Спасибо. Можно быть свободным?

– Погоди. – Каштанов похлопал ладонью по одной-единственной бумажке в папке. – Есть для тебя дело… – начал он, сдвинув брови.