Миллион завтра
Шрифт:
— Мне удалось получить ту же самую комнату, — не задумываясь сказал он, отказавшись от мысли сделать ей сюрприз позднее.
Афина слегка подняла брови.
— Ты помнил? — удивилась она. — Ах да, наверное, в отеле проверили номер комнаты.
— Вовсе нет. Я помнил сам.
— Правда?
— Так же, как помню все, что связано с теми двумя неделями.
Он схватил Афину за плечо и повернул лицом к себе.
Мимо торопливо прошли несколько пассажирок.
— Вилл, — шепнула она. — Мне так жаль… Все, что я сказала…
От ее слов он воспрял духом.
— Не будем возвращаться к этому. Впрочем, все, что ты сказала, правда.
— Я не имела права
— Нет имела. Ведь мы же настоящие супруги, ты не забыла?
Она приблизилась к нему, приоткрыв губы, а он закрыл их своими, дыша ее дыханием, пока другие пассажиры быстро проходили мимо. Афина высвободилась из его объятий, но, когда они входили внутрь под обстрелом любопытных взглядов, держала его под руку. Карев заметил, что был здесь единственным исправным. Компания людей, рассыпавшихся по залу для прилетающих пассажиров, состояла из остывших, которые смотрели на них с выработанным равнодушием, и женщин с искусственным весельем в глазах.
— Что со мной происходит? — прошептал он. — Веду себя, как пылкий подросток.
— Ничего страшного, любимый.
— Да, и устроили же мы представление! Едем в отель.
Во время поездки по старомодной железной дороге к озеру Карев думал, возможно ли, чтобы человек в его возрасте мог чувствовать полное удовлетворение. Именно по этой причине моногамные супружества не исчезли и сохранили смысл даже к концу двадцать второго века. Правда, часто повторяемая, но только теперь понятая до конца, заключалась в том, что, чем больше человек вкладывает в такую связь, тем больше от нее получает. Карев вдыхал свежий воздух и, ощупывая рукой прямоугольник небольшого плоского футляра в саквояже, пытался смириться с реальностью бессмертия. После одного укола, при соблюдении осторожности, ни он, ни Афина не должны были умереть. Он искал в себе каких-нибудь следов эйфории, которая должна сопутствовать этой мысли, но нашел только странное оцепенение. Все было относительно. Если бы он родился двести лет назад в голодающей Индии, то смирился бы с тем, что его ждет двадцать семь лет жизни, и не помнил бы себя от радости, если бы какая-то добрая сила неожиданно дала ему семьдесят лет жизни. Родившись в довольном собой бабьем обществе двадцать второго века, он считал, что продолжаемая бесконечно жизнь — это нечто такое, что принадлежит ему как социальное благо, только масштабом отличающееся, скажем, от возмещения за несчастный случай на работе. Говорили, что творческий гений человечества парализован, но, быть может, это было связано с ослаблением чувств, с раздражением жизни в жилах вечности.
Он искоса взглянул на Афину, освежая в памяти причины, по которым хотел жить вечно. В возрасте тридцати шести лет она имела отличное здоровье и находилась у пика физического развития, который биостаты должны были превратить в бесконечное плоскогорье. Когда она сидела, восторженно выглядывая через окно вагона, он впитывал ее всеми чувствами, доходя до впечатления, что Афина — это название всей Вселенной. Когда она улыбнулась какому-то, только ей известному воспоминанию и случайно наклонила голову, то открыла перед ним внутренние поверхности зубов, сквозь которые просвечивало солнце.
Он отметил, записал и вложил в память это открытие, как наблюдатель Вселенной записывает появление новой звезды. Ему пришло в голову, что Афина выглядит на свои тридцать шесть лет, и в то же время как будто совсем не изменилась с того времени, когда десять лет назад они поженились, что, конечно, было невозможно. Но какие же конкретные изменения произошли в ней? Стараясь быть объективным,
Он не мог позволить, чтобы Афина постарела еще хотя бы на час.
— Перестань, Вилл, — сказала Афина.
— Что перестать?
— Так смотреть на меня при людях, — ответила она, слегка покраснев.
— И пусть себе смотрят, мне это не мешает.
— Мне тоже, но это странно воздействует на меня, так что перестань.
— Ты приказываешь, — сказал он, делая вид, что надулся.
Она взяла его за руку и держала ее до конца поездки к берегу озера. На мгновение ему захотелось ценой собственного удовольствия и неповторимого великолепия этой минуты попытаться еще раз убедить ее в существовании Е.80 и его значения, однако желание это быстро прошло. Это должен был быть великолепнейший отпуск в их жизни, кроме того, ему неудержимо хотелось обладать Афиной, убежденной — правда, ненадолго, — что он доказал свою веру во внефизический элемент их любви. Он предвидел, что игра эта продлится до тех пор, пока не придется возвращаться домой.
Когда он вышел из вагончика и подал руку выходящей Афине, легкие его вдохнули воздух, прилетевший с озера.
Небольшое расстояние, отделявшее их от отеля, они решили пройти пешком, отослав багаж с машиной, обслуживающей гостей. Во время этой прогулки Афина разговаривала свободно и радостно, но его разум в преддверии близости переломного момента их жизни был полностью поглощен каким-то грозным предчувствием. А если у Е.80 нет тех свойств, которые приписывает ему Баренбойм? А если я действительно закреплюсь? — мысленно спросил он себя.
Формальности по прописке он проделал, не думая о том, что делает, а затем два раза ошибся, идя в направлении, указываемом стрелками, которые, возбуждаемые близостью ключа, освещали им дорогу к апартаментам. Спустя десять минут в знакомо выглядевшей спальне с видом на воды озера, сверкающие, как будто их посыпали бриллиантами, он вынул из саквояжа футляр с пистолетами для уколов и открыл его. Афина как раз вешала одежду в шкаф, но, услышав слабый щелчок, повернулась. На ее лице мелькнуло предвестие миллиона завтра.
— Ты не должен этого делать, — сказала она, пожирая взглядом футляр с двумя идентичными пистолетами с ненарушенными печатями.
— Уже пора, Афина. Самое время.
— Ты уверен, Вилл? — колеблясь, спросила она. — У нас нет детей.
— Они нам не нужны, — ответил он, протягивая ей футляр. — Впрочем, на прошлой неделе я принял таблетку и может пройти много месяцев, прежде чем я снова смогу стать отцом, а я не хочу ждать месяцами. Я хочу сделать это сейчас. Немедленно.
Афина печально кивнула головой и начала раздеваться.
Почувствовав уместность этого жеста, Карев отложил футляр и тоже снял одежду. Он поцеловал Афину один раз почти холодно, и вновь протянул ей футляр. Не подозревая, что ее рукой руководит хитрость с петлями, она взяла лежащий с краю пистолет и сломала печать. Карев вытянул руку, подставляя локоть. Афина прижала пистолет к светящимся под кожей голубым треугольникам, раздалось громкое шипение, и маленькое облачко пронзило ткани его тела, вызвав мгновенное ощущение холода. Карев взял другой пистолет и выстрелил его содержимое в локоть Афины.