Милочка Мэгги
Шрифт:
Он оглядел гостиную своего замка. На узких окнах, выходивших на улицу, висели тюлевые занавески. Они были покрыты копотью, но накрахмалены. Между окнами стоял табурет, подделка под китайский. Он служил подставкой для каучуконосного фикуса в глазированном зеленом горшке. На кончике полураспустившегося верхнего листка у фикуса всегда белела капля каучука. Каминную полку из фальшивого мрамора над камином из фальшивого оникса украшал аляповатый ламбрекен с бахромой. На каминной полке лежала на боку фарфоровая мопсиха с лежащими
– У нас снова завелись клопы, – заметила жена, чтобы поддержать разговор.
– И откуда эти паразиты ползут?
– От соседей сверху. Они всегда ползут от соседей сверху. И тараканы тоже от них.
– Ну, скажем, в Букингемском дворце клопы тоже водятся, – Тимоти понюхал воздух. – Что у нас на ужин?
– Сегодня на ужин вареная солонина с капустой – весь день ушел на стирку.
– Если мне что-то и нравится, так это твоя солонина с капустой.
– Так идем ужинать?
– Обожди, – он вытащил ногу из лохани и посмотрел на закапавшую с нее воду. – Нет пока. Ноги еще не готовы.
Тимоти был доволен. Он с любовью посмотрел на жену. Она начесывала прядь волос – натягивала один волосок и взбивала остальные в спутанный ком вдоль него.
Тимоти гордился женой. Как бы она ни утруждалась работой по дому или заботами об их сыне, она всегда принаряжалась к его приходу. Влезала в корсет и привязывала турнюр (без которого прекрасно могла обойтись) и прикалывала к корсажу кружевное жабо (без которого тоже прекрасно могла обойтись). Турнюр с жабо добавляли ей пышности, а Рыжий Верзила любил пышнотелых.
Ее пепельно-белокурые волосы вились волнами и укладывались высоко надо лбом в «помпадур» с валиком внутри. Именно так она укладывала волосы, когда он впервые ее встретил, и за десять лет ни на йоту свою прическу не изменила.
Итак, Рыжий Верзила сидел у себя в гостиной, довольный жизнью, парил ноги и старался ни о чем особо не думать. Лотти складывала полотенца, напевая себе под нос песенку мороженщика:
…в одном я уверена буду, Есть что-то в его ремесле, Что снижает его температуру.– А где Уидди? – спросил Тимоти.
– Он у мамы. Сегодня ужинает с ней.
– С чего это вдруг?
– Да вот, мама взяла его с собой к мяснику, а в лавке на бочке развесили неосвежеванных кроликов. Ну ты представляешь. В общем, Уидди захотелось кроличью лапку на счастье, а мясник ее одну продавать отказался, поэтому маме пришлось купить целого кролика, а одной ей его не съесть, поэтому Уидди ужинает с ней.
Лотти встала, подошла к мужу и провела пальцами по остаткам его рыжих кудрей.
– Почему ты сразу не сказала?
Тимоти шлепнул ее по заду. Раз сына дома не было, он решил, что можно повольничать. Он вытащил из лохани одну ногу. Она походила на ногу мумии.
– Вот что, Тимми. Суши-ка ноги и спускайся к Майку, выпей пинту пива, а потом поедим.
– Так и сделаю.
Тимми явно что-то беспокоило.
– Но сначала… Сегодня я получил письмо. Оно пришло в участок. – Он застыл на месте, потянулся рукой за спину и вытащил из заднего кармана конверт.
– От кого?
– От матери.
– И чего ей еще нужно?
– Еще? Разве после ее последнего письма не пять лет прошло?
– Что она пишет?
– Не знаю. Я собирался прочитать вместе с тобой.
– Ой, Тимми, да будет тебе. Ты мог прочитать его в участке.
– У нас с тобой секретов нет.
– Знаю. Потому-то мы и живем душа в душу.
– Из Ирландии, – он повертел конверт в руках. – Графство Килкенни.
Голос у Тимоти стал мечтательным:
– Ах, Лотти, я прямо вижу все это перед собой, поля, луга и все такое. И матушкину дерновую хибару, у которой с крыши вечно сдувало тростник, и глиняный очаг, и черный котел на печной полке, и тощую корову с костлявыми курами, и картошку, которую мы выковыривали из земли…
«И, – подумала Лотти без горечи, – свою мамашу, которая раз в месяц выходит на порог и тянет руку за письмом с десятью долларами, что он ей посылает, а от нее с его сестрицей не дождешься ни «да», ни «нет», ни «иди к черту».
Тимми продолжал грезить вслух:
– …И гулянки по деревне, и девицы без корсетов, которые подворачивали подол, чтобы было видно красную нижнюю юбку, с волосами, развевающимися на ветру… – Он вздохнул. – Вот так-то. И я не вернулся бы туда и за миллион долларов.
– Ты будешь читать письмо, – его жену слегка задело упоминание девиц без корсетов, – или повесишь его в рамку?
Тимоти распечатал конверт и прочитал:
– «Высокочтимый сын, я беру в руки перо, чтобы составить сие скорбное послание…»
– Матушка не умеет ни читать, ни писать, – пояснил он.
– Давай дальше! – с недоверием воскликнула Лотти.
– Это написал метельщик Берти. Бьюсь об заклад, он все еще жив! Надо же, ему сейчас должно быть уже лет семьдесят… нет, восемьдесят…
– Будешь читать или повесишь в рамку?
Тимоти принялся читать дальше:
– «…и сообщить тебе, высокочтимый сын, скорбную весть: тот, кто некогда был с нами и занимал возлюбленное место в сердцах наших и кто был всеми весьма почитаем, откликнулся на призыв Всевышнего и пребывает ныне в положении».
– Кто-то умер, упокой, Господи, его душу?
– Пока никто. Дай дочитать.
– «О, лучше бы, высокочтимый сын, нам обоим почить вечным сном на церковном погосте, чем выносить горесть ее положения».