Милосердие палача
Шрифт:
– Вам, Савельев, блоха – с лошадь, а вошь – с корову! – Бушкин все больше входил в роль обличителя. – Но честно скажите, товарищи предупреждали, что в ящиках – кирпичи?
– Шо-то такое было. А только говорили в ЧК про золото.
– Вот! – Бушкин поднял палец. – Потому как товарищ профессор – человек ученый, и для него все то, что вы считаете хламом, есть научный материал для изучения эпохи. Для товарища профессора это – золото!
Левка Задов понял, что морячок попросту устроил балаган и издевается не только над одним Савельевым.
– А ну тихо! – гаркнул он. – Разговорились! Поглядим,
– Ящики помогал переносить, тяжелые. Хто ж знал… И про золото чекисты все время… И товарищ Морев…
– Ты мне историю не рассказывай. Ты честно скажи, бачив золото, чи ни?
Савельев молчал.
– Сегодня же поедешь до батьки и самолично ему все расскажешь про свои героические подвиги. Як хлопцам тут рассказывал. – И после длинной паузы спросил: – Чи, може, народный суд собрать?
Савельев хорошо знал, что такое анархический народный суд. Батько не любил старую юриспруденцию, которая когда-то приговорила его к смерти, а потом, учитывая его тяжелую трудовую биографию и несовершеннолетие [12] , заменила виселицу на каторгу. Всех юристов, какой бы город батька ни занимал, он приказывал уничтожать. Даже присяжных поверенных, то есть адвокатов, защитников. Тюрьмы немедленно сжигал и рушил. Ибо существовало в свободном анархическом обществе только два вида наказаний: казацкая плеть при всем честном народе и расстрел. Оба наказания не требовали тюрьмы.
12
Совершеннолетие, по законам дореволюционной России, достигалось в 21 год.
И еще существовал оправдательный приговор. Для этого большинство собравшихся на публичный процесс должны прокричать: «Нет вины!»
Но Савельев догадывался, какой приговор вынесут ему гуляйпольцы за то, что вместо золота он привез им железнодорожный хлам и кирпичи.
– И все-таки у них в ящиках было золото! – упрямо твердил Савельев. – В Мариуполе было!
– Ну и где ж оно? – спросила Галина, снова, для строгости, надевшая пенсне. – Куда оно могло деться?
– Подменили. – Савельев приходил в себя. – В пути. Может, когда я коней шукал. Золото закопали, а это сюда насыпали.
– Голова без ума, шо фонарь без свечки, – нехорошо, не по-доброму усмехнулся Задов. – Где б они это железнодорожное дерьмо на шляху нашли?
– Тоже верно, – поспешил согласиться Савельев. Он уже воспрял духом. – Дайте мне хоть одного из них, я быстро выясню, что и как… Я ему кишки на клинок намотаю!..
– Помолчи! – как от зубной боли скривился Задов, и Савельев осекся. – Мешаешь думать!
Лева накрыл крышкой снарядный ящик и присел на него. Ему нужно было решить задачу куда более сложную, чем могли себе представить собравшиеся. Не о золоте он думал. Нет его – и ладно. Перехитрили чекисты, будет наука. За это Савельев двадцать пять плетей получит, только и всего. Но как в новых обстоятельствах сохранить жизнь чекистам, по крайней мере профессору, за которого так просил Кольцов?
Что тут кричал Савельев? Что в Мариуполе золото было. А
Савельев сидел на корточках возле Задова и пристально смотрел ему в лицо.
– Где сейчас поезд? – спросил Задов у Савельева.
– Вроде в Волновахе.
– Вроде или точно? – насупился Задов.
– Промеж собой они говорили, шоб искали поезд в Волновахе. Шо, мол, беляки на Мариуполь если и пойдут, то до Волновахи все же не успеют…
– И затихни!
Задов долго сидел молча. Хлопцы, что были в комнате, постепенно уходили. Мимо Задова пробирались на цыпочках, и уже там, на улице, вновь сбившись в кучки, продолжали обсуждать происшедшее.
«Чекистский поезд – в Волновахе. Там же и золото, это ясно, – размышлял Лева. – Расстояние небольшое, верст сто, если напрямик. Так что если я пошлю туда хлопцев, это будет вполне обоснованная операция. Хлопцы пускай наденут красноармейскую форму, все легче будет через красные тылы проскочить. Чекистов повезут под видом пленных махновцев. Профессор вполне сойдет за теоретика-анархиста, те тоже пенсне носят. Кольцову об этом сообщу, пусть он сам их теперь спасает, если сможет. Пусть скачет в Веремеевку, к своим, и оттуда с отрядом красноармейцев – в Волноваху, на перехват. Кто кого опередит, тот и выиграет. Я же буду в стороне».
– Слухай меня, Савельев! – решительно сказал Задов. – Перед батькой я за тебя отчитаюсь. А ты исправляй свою ошибку!
– Да я… Я, Лева, як могу, всем сердцем… – запричитал Савельев.
– Ты не клянись, а слухай. И мотай на ус. Возьмете с Михасем Колесником полсотни хлопцев, переоденетесь в красноармейское, и бегом – в Волноваху. Чекистов – с собой, бо еще неизвестно, где у них то золото, шо и як. В случае чего там им допрос сымете.
– Та я их, гадов…
– Наперед не болтай! – снова остановил Савельева Задов. – Добудешь золото – возвертайся, примем с почетом. А если нет – дай чекистам винтовку, хай они тебя там же и застрелят. Бо обратно тебе вороття не будет… Все понял?
– Ага! Понял! – упавшим голосом сказал Савельев, понимая, что он получил не прощение, а только лишь отсрочку.
Савельев выскочил из дома как ошпаренный. Забегал по двору, разыскивая Колесника и отдавая конникам какие-то распоряжения.
– Всё слыхали? – обернулся Левка к пленным. – Поедете до дому, вернее, в Волноваху. Отдадите там золото и всякие разные цацки, сохранят вам жизни. Не отдадите – постреляют. Вот такие простые условия. Може, у вас есть какие-то вопросы?
Но чекисты молчали.
– Нету вопросов? По правде говоря, ваше поведение смешно и нелепо, – сказал Задов. – Мне вообще-то наплевать на это золото. Если оно останется у вас там, его свезут в Москву на какой-нибудь склад и потом будут на него устраивать мировую революцию или еще шо-нибудь такое. Добра не выйдет. Попадет к нам – тоже пойдет на мировую революцию, только анархическую. Ну и еще хлопцам немного перепадет. Они его быстро прогуляют, профукают… А вы шо ж, по идейным соображениям так над ним трясетесь: мол, достояние государства?.. Между прочим, оно ведь, если угодно, просто наворовано. А вы, профессор, у воров – оценщик.