Милый Каин
Шрифт:
Омедас прикинул, где теперь может находиться Нико, подошел к ограде террасы и негромко позвал его.
Николас появился на его зов как из-под земли, с неизменным ангельским выражением на лице.
— Привет, псих, — с улыбкой сказал он.
— Ты просто молодец, очень меня порадовал, — сообщил ему Хулио с не менее ангельской улыбкой, явно насторожившей мальчика.
— Чем это?
— Тем, что попросил прощения. Диана только что передала нам эти слова от твоего имени.
Нико открыл было рот, чтобы что-то возразить, но передумал. Судя по всему, он просто решил не выдавать сестру, в очередной раз совравшую маме. Мальчишка нахмурился и несколько смущенно завертелся на одном месте.
Хулио,
— Вот видишь, мне удалось все-таки поддеть его, зацепить чувство собственного достоинства. Будем считать, что он за сегодняшнее уже наказан и свое получил.
Кораль с благодарностью улыбнулась, хотя в этот момент любое наказание для Нико казалось ей излишне мягким.
— На той неделе ему исполняется тринадцать, — сказала мать. — Карлос настаивает на том, чтобы не дарить ему ничего. Я, честно говоря, не уверена, что это будет правильно. Может быть, наоборот, мы должны сделать какой-то жест доброй воли. Наверное, стоит продемонстрировать ему наше доверие и даже сделать шаг к примирению.
— Он чего-нибудь от вас ждет?
— Подарки его, в общем-то, никогда особо не интересовали и не радовали, — покачала головой Кораль. — Из игрушек ему вообще мало что нравилось. Честно говоря, не знаю, что и придумать. — Она некоторое время помолчала, а потом добавила: — Да, вот, вспомнила! Как-то раз сын сказал, что ему нравятся домашние животные. Мол, он с удовольствием завел бы себе кое-кого.
— Неужели другую собаку?
— Ну да, как же! Террариум со змеями — вот что его интересует.
Хулио не смог сдержать улыбку, затем поинтересовался у Кораль, какой подарок получил Николас на прошлый день рождения.
Та покопалась в памяти и сказала:
— «Персидскую магию».
— Что?
— Так представление называлось — «Персидская магия». Мы с Нико пошли на него вдвоем. Дело было в тот самый вечер, когда ему исполнялось двенадцать лет. Выступал какой-то иранский фокусник. По крайней мере, так было написано на афише. Вполне вероятно, что на самом деле он был из Алжира, но это, в общем-то, не важно. Этот человек превосходно знал свое дело. Публика была просто в восторге. Одет фокусник был примерно так, как мы представляем себе героев «Тысячи и одной ночи» — в тюрбане и ярком халате. На ногах — мягкие туфли с загнутыми носками. Музыкальное сопровождение, как ты, наверное, уже догадался, было из «Шехеразады». Помогали ему три-четыре ассистентки-мулатки с голыми животами. Они то пританцовывали по краям сцены, то приносили фокуснику реквизит — всякие вращающиеся столы и корзины с кобрами. Все это, естественно, в нужный момент куда-то исчезало. Мы с Нико сидели за отдельным столиком прямо у сцены. Я была просто в восторге, оказавшись рядом с сыном в такой волшебной обстановке. Но я и предположить не могла, что Нико, оказывается, уже знал все эти фокусы. Я словно сидела в кино с каким-нибудь занудой, который уже видел фильм и пересказывал его мне на ухо сцену за сценой. На выходе мы с ним к тому же еще и поругались. Он начал просто издеваться надо мной за то, что я такая невежественная, верю во всякие чудеса, а не в ловкость рук и не в возможности реквизиторов. В общем, мне не удалось убедить его в том, что иногда бывает приятно обманываться.
— Для человека, который знает, как устроены все фокусы и трюки, мир действительно скучен и неинтересен, — согласился с ней Хулио.
— Я уже тогда очень за него беспокоилась. Вел он себя, впрочем, в то время вполне прилично. Я скорее волновалась из-за его апатии ко всему окружающему. Его просто ничто не интересовало.
— Как-то уж слишком рано Нико покинул страну детских грез и мечтаний.
Кораль только развела руками и задумалась. Она чувствовала, что Хулио завел этот разговор не случайно.
— В раннем детстве, когда сын был совсем маленьким, воображение у него было развито отлично, — заметила Кораль. — Нико все время что-то складывал и мастерил, используя в качестве конструктора самые разные игрушки и их детали. С чем он только не экспериментировал!
«А сегодня проводит эксперименты над людьми», — подумал Хулио.
— Теперь он от всего этого устал, — продолжала Кораль. — Ему стало скучно, его ничто не радует и не интересует. В любой шляпе фокусника есть двойное дно. Сын знает это наверняка и не верит ни в какие чудеса и фокусы. Мы воспитывали его, даже не замечая, что он почти всегда хоть немного опережал нас в этом отношении.
— Порочность и отклоняющееся поведение вполне могут оказаться порождением скуки, — заметил Омедас.
Кораль с удивлением посмотрела на него. Хулио стоял за креслом, тем самым, обитым бордовой кожей, с резными подлокотниками, в котором, как заявил Нико, разрешалось сидеть только главе семьи. Он оперся локтями на спинку и покачивался с носка на пятку, словно проверяя, насколько устойчиво стояли на полу его туфли.
— Предположи, что для него все это просто игра, приключение, цель которого состоит в том, чтобы разрушать барьеры и ограничения, окружающие его, и наблюдать за тем, что произойдет потом. Это ведь величайшее из удовольствий — ощущать себя автором некоей пьесы или же изобретателем какой-то диковинной машины, которую ты сам включаешь и наблюдаешь за тем, как реагируют на ее появление ничего не подозревающие люди.
Хулио внимательно наблюдал за ее реакцией. Кораль нервно теребила браслет наручных часов и вдруг отрицательно покачала головой.
«Вполне вероятно, что она пока просто не готова к такому удару».
Омедас попытался объединить на словах две вещи, на первый взгляд абсолютно не имеющие ничего общего: жестокость и шахматы. С его точки зрения, именно в этом проявлялись артистические способности Николаса. Сознание мальчика было подобно кровожадной ненасытной пиранье. Ему все время не хватало соперников, трудностей и опасностей. Шахматы же представляли собой целый океан, в котором этой ненасытной рыбе было чем поживиться. В этом мире, расчерченном на шестьдесят четыре клетки, он мог бороться, преодолевать трудности, сражаться и побеждать.
Психолог сообщил Кораль, что причина болезненных проявлений в поведении ее сына кроется в скуке. Скука и ненависть — вот два понятия, внешне далекие, но по сути очень близкие друг к другу. Вполне вероятно, что именно шахматы давали Нико ощущение собственного превосходства над окружающими, наделяли его правом смотреть на них сверху вниз с немалой долей презрения.
— Да как ты можешь приписывать ему такое? — возмутилась Кораль. — Разве может быть, что ему нравится наблюдать за тем, как мы мучаемся? Нет, с этим я согласиться не могу.
— Это всего лишь рабочая гипотеза, — поспешил сообщить Хулио просто ради того, чтобы она немного успокоилась.
Так оно и получилось.
— Когда мы взяли в семью Диану, Нико нам очень здорово помог. Я понимаю, что сейчас в это трудно поверить, но он сделал для нее, да и для нас с Карлосом, много доброго. Первые месяцы девочка постоянно плакала. Она оказалась в новом для нее доме, попала в совершенно незнакомую жизнь. Если бы ты знал, сколько времени он посвятил ей! Они вместе играли. Нико учил ее говорить. При этом сын всегда помнил о том, что она намного младше и очень ранима. Да, кстати, именно он потом начал учить ее читать. В общем, это поведение как-то не вписывается в картину, нарисованную тобой. В моем мальчике есть что-то доброе, пусть и глубоко спрятанное от окружающих. У тебя, случайно, нет какой-нибудь более оптимистичной гипотезы? План «Б» еще не разработан?