Милый Каин
Шрифт:
Наконец она заметила, что кто-то стоит перед ней, приложила руку к глазам, как козырек, отвлеклась от роз и посмотрела на Хулио.
— Я тут у вас на помойке настоящее сокровище нашел, — объявил он и радостно улыбнулся.
Хорошее настроение Хулио порадовало Кораль, но все ее положительные эмоции тотчас испарились, как только она увидела свою картину. Меньше всего на свете матери семейства хотелось, чтобы этот вот психолог профессионально проанализировал ее мазню и понял, как тяжело далась ей та ночь после неудавшегося праздника.
— Зачем ты ее сюда приволок? — сурово спросила она.
Такая резкая негативная реакция Кораль изрядно удивила Омедаса.
— Выбрасывать произведение искусства на помойку — уголовно наказуемое преступление.
— Видеть ее не хочу, — заявила Кораль и занесла над холстом садовые ножницы, будто собиралась изрезать картину в клочья.
Хулио даже пришлось отступить на шаг, чтобы не дать ей возможности реализовать свою угрозу. При этом он отметил, как идет Кораль неформальная домашняя одежда — сильно потертые джинсы и старая футболка, эффектно обтягивающая грудь.
— Не доводи до греха. Отнеси ее немедленно обратно на помойку, — потребовала Кораль.
— Именем закона объявляю эту картину конфискованной.
Щурясь от яркого солнечного света, бьющего в ее зеленые глаза, Кораль взмолилась:
— Прошу тебя, убери ее куда-нибудь. Мне больно даже смотреть на эту мазню.
— Я вполне готов поверить, что ты не желаешь, чтобы этим шедевром любовались многие поколения потомков, но прошу разрешения, чтобы он хоть некоторое время порадовал одного человека. Пусть повисит у меня в гостиной.
— Какой же ты упрямый! — воскликнула Кораль. — Ладно, забирай ее себе, если тебе так хочется.
— Я наконец-то почувствую себя счастливым, — весело улыбнулся Хулио. — Ладно, теперь к делу. Нико дома?
— Конечно. Он тебя уже заждался. Вроде бы вы сегодня с ним в клуб собрались? По-моему, ему там очень нравится.
В этот момент в саду показался Николас с привычным недовольным выражением лица. Кораль, в общем-то, прекрасно знала, в чем причина такого настроения сына. Он терпеть не мог, когда о нем говорили без него, к тому же в третьем лице.
— Ну что, идем? — спросил Нико.
Хулио кивнул.
Мальчишка помог ему отнести картину в машину, а по дороге разговорился больше обычного:
— Правда, хорошая у мамы получилась картина?
— Мне нравится.
— Мне тоже. Жаль, что она хочет ее выкинуть. Лучше бы отправила куда-нибудь на конкурс.
— Я тоже так думаю, но боюсь, что раз она не хочет, то ни тебе, ни мне, ни кому-то еще не удастся убедить ее это сделать.
— Тогда выставь ее сам, под своим именем, — предложил Нико.
Омедас на несколько секунд затих, осмысливая это дерзкое предложение мальчишки. Самое смешное заключалось в том, что он решил именно так и поступить, только не рассказывать об этом ни Кораль, ни Николасу.
— Дурацкая мысль, — сказал он вслух. — Уверен, что твоя мама не одобрила бы ее.
— Если картина не получит никакого приза, то можешь ей и не говорить. Подумай, по-моему, мысль как раз дельная.
Хулио не понравилось, что Нико пытался повлиять на его поведение в отношении Кораль, пусть даже и делал это из самых добрых побуждений.
Примерно через час они подъехали к дверям клуба.
Лоренсо внял дружескому совету Хулио и внимательно присматривался к Николасу. Делал он это ненавязчиво и незаметно. Директор обходил столы, собирал доски и фигуры, заполнял архивы, а в нужный момент оказывался рядом с доской, за которой играл Николас, и профессиональным взглядом оценивал сложившуюся ситуацию. До поры до времени Нико выигрывал почти все партии. Впрочем, Лоренсо прекрасно понимал, что пока еще мальчишке просто не приходилось встречаться с действительно сильными игроками его возраста. Добавили самомнения новичку и несколько партий, сыгранных с пожилыми ветеранами клуба, которые оказались совершенно обескуражены и сбиты с толку его нестандартной, непредсказуемой и напористой манерой игры.
В дебютах он действительно понимал мало, слишком рано бросал вперед ферзя, ослаблял боевые порядки пешек, особенно в центре. Порой мальчишка сам запирал своих слонов и забывал о тактическом преимуществе, которое могли дать ему кони, вовремя выведенные на оперативный простор. Все это, равно как и слишком надолго отложенные рокировки, представляло собой ошибки, типичные для начинающего игрока.
По мере развития партии знание стандартных комбинаций переставало играть главенствующую роль. Нико же продолжал свои лихие атаки и постепенно наращивал преимущество, делая все более неожиданные, порой даже рискованные ходы. Интуиции ему было не занимать, как и уверенности в своих силах, порой недостаточно обоснованной. В эндшпиль Нико бросался так же отчаянно, как камикадзе в последний бой. Чаще всего эта схватка заканчивалась для него победой.
Кроме того, Лоренсо, опытный шахматист, не мог не видеть в Николасе весьма странного и неуживчивого человека. Этот парень был абсолютно самодостаточен. Учить его чему бы то ни было, включая шахматы, оказалось делом нелегким, требующим немалой траты сил, в первую очередь душевных. В клубе мальчика приняли не слишком хорошо, в основном потому, что сам Николас относился ко всем ровесникам с нескрываемым презрением. Чувство юмора у него также было более чем странным. Он казался человеком одиноким и замкнутым в себе. Впрочем, Хулио предупреждал директора, что парень не подарок.
За долгие годы работы тренером Лоренсо повидал немало скороспелых шахматных талантов, этаких звезд-вундеркиндов, которые удовлетворяли свое тщеславие победами над младшими, хуже подготовленными соперниками и приходили в неописуемое наслаждение, поставив мат какому-нибудь пенсионеру-ветерану. Эти ребята обычно становились звездами на уровне местных клубных турниров, но далеко не каждому из них удавалось впоследствии добиться сколько-нибудь значительных успехов в серьезных, взрослых и тем более в профессиональных шахматах.