Минин и Пожарский
Шрифт:
Захарьин на паперть не вышел, но из толпы кричал.
После посадского говорил купец Шорин:
– Мы торговые люди, от наших достатков и вы кормитесь. Да разве нам своего добра не жалко? Да разве мы своего города не обороним?
– Верно! – крикнул Захарьин.
– Найдем ратных людей, – продолжал купец, – выставим заслоны. Поляки-то в Москве, а мы-то за Волгой. Они сюда, может, и не пойдут.
И тут Минин нарушил благочиние. Он вышел на паперть и начал говорить, даже не поклонившись народу:
– Не за свой город, не за Нижний один,
– Эка хватил! – крикнул Захарьин.
– Цыц! – сказал ему сосед-посадский и так ткнул под бок, что старик пискнул.
– Не я говорю, – продолжал Минин, – наше горе говорит. Неужто бесчинству да насилию и конца нет? Неужто у народа русского ни силы, ни управы нет на врагов?
Гул пошел по толпе.
– Так не бывать же такому бездолью! – крикнул Минин.
Гул в толпе рос. Послышались неясные, отдаленные выкрики.
– Вишь, как говорит! – взволнованно сказал какой-то посадский в толпе.
Минин вытер рукавом пот со лба.
– Воюем мы врозь. Псков – особо, а Казань – особо, а Астрахань – особо же. А купец, вишь, говорил, что Нижний один за себя постоит. Коли так даже будет, осилят нас, прибьют нам на шею железное ярмо железными гвоздями, и будем и мы и дети наши холопами, и родину свою забудем, и родной язык забудем.
Молчание.
– Граждане нижегородские! – продолжал Минин в наступившей тишине. – Опомниться надо, начинать надо великое земское дело. По всем городам собирать в ополчение служилых дворян. По деревням да дорогам собирать и простых ратных людей – кто захочет, созывать всех в одно место, давать им коней да оружие, да одевать, да кормить добро, чтобы было доброе войско.
Минин увлекся, рассказывая давно обдуманный план. Речь его сделалась плавной и спокойной.
– И для того дворянам за службу землей не платить и мужиков дворянам в кабалу не давать, а платить дворянам за службу доброе жалованье деньгами – тогда свары да драки за землю не будет и мужик в войско пойдет. Будем и его кормить, дадим и ему оружие да жалованье. А войско надобно большое.
Минин перевел дух.
– Денег надобно много! – выкрикнул он.
– Вишь, чего ему надо! – скалил зубы купец в толпе.
Купца стеснили, кто-то ткнул кулаком в шею.
– Молчи, язва! – слышен чей-то сердитый голос.
– Так мы, посадские, – продолжал Минин, – кузнецы, да плотники, да седельники, да мясники, собрались да приговор написали – дать каждому от своих достатков третью деньгу на общее дело, собрали до двух тысячей.
– Рублев?! – изумленно спросил купец.
– Да этого мало! – снова повысил голос Минин. – Коли подымать ополчение, коль идти на врагов всей землей, денег надо великую силу! И железо надо – оружие ковать. И меди надо – пушки лить! И свинца надо, и селитры… Коли купцы не помогут, коли кто здесь есть еще из посадских с достатком, не дадут своей доли, – погубим великое дело! А коли все решат да дадут, так и купцов приневолим, И пойдет о нас добрая слава, и в других городах народ подымется!
Голос Минина снова зазвучал со страшною силою:
– Так неужто ж не станет нам доброй воли? Неужто добро свое, рухлядишку свою пожалеем, а землю родную не пожалеем?! Жен и детей заложим… Головы свои… Жизнь свою отдадим!..
Минин остановился, переводя дыхание.
– Постой! – вдруг послышался отчаянный крик где-то в глубине молчащей толпы.
– Постой! – кричал старый крестьянин в армяке, в лаптях и с котомкой за спиной, расталкивая людей и пробираясь на паперть.
– Постой! Дай мне сказать! – задыхаясь, проговорил он, влезая на паперть и становясь против Минина.
Прошел гул по толпе.
Крестьянин обернулся к народу.
– Православные! – крикнул он и низко поклонился.
Гул вырос. Крестьянин вдруг сел на ступеньку и схватился за онучу, разматывая ее.
Толпа не переставала гудеть.
Крестьянин размотал онучу быстро, встал босой ногой и протянул Минину монету.
– В онучах ее носил, – громко сказал он. – Даю тебе деньгу, не третью, а одну.
Крестьянин повернулся к народу и показал потемнелую деньгу.
– Я ее с Архангельска нес! Били меня да искали, так я не дал. А ему сам отдал… Давай шапку! – прибавил, поворачиваясь опять к Минину.
Минин сорвал шапку, поклонился.
Толпа волновалась уже вся.
– Миныч! Миныч! – кричали люди.
– Миныч, прими сукно! Шапку давай!
– Головы свои отдадим! – кричал человек в толпе.
Плачущие женщины неверными пальцами вынимали серьги из ушей.
Одежды, свертки сукон, шапки с деньгами, сапоги, кафтаны, оружие грудой вырастали на каменном полу паперти, К Минину подобрался подьячий с чернильницей и пером.
– Миныч! – всхлипывая, сказал он. – Записывать надо да список спрятать. Обманут тебя, мы же и обманем.
– Не обманете, – сказал Миныч.
– А воеводой кто будет? – мрачно сказал из толпы Алябьев.
– Есть один воевода! – крикнул Роман из толпы. – Пожарский Дмитрий, что бился за народ в Москве.
Замолчала толпа.
– О Пожарском думал и я, – сказал Минин.
На Волге
…уже пустыня силу прикрыла.
В середине января из Кремля, плохо обложенного войсками Трубецкого и Заруцкого, выбрался пан Маскевич доставать кормы.
Для спокойствия взял он с собой часть своего имущества: на шею надел ладанку, в нее вложивши изумрудный крест и нитку крупного жемчуга, надел на себя кафтан парчовый, шубу соболью, к поясу привязал кошель, в кошеле – золото, драгоценные камни, и такие же камни, но резные, и опять жемчуг.
Другими же вещами ценными – парчой в кусках, чернолисьими мехами, мехами собольими, персидскими тканями, серебром в ломе – набил он овсяные мешки, взвалил на дюжего чалого мерина и того мерина велел ставить всегда у знамени своего отряда.