Министерство будущего
Шрифт:
На этот раз, когда мы пробурили ледяной щит Туэйтса насквозь – примерно на девятьсот метров от поверхности – вода действительно заполнила скважину, хотя и не до самого верха. Вес ледника оказывал огромное давление на подледную воду, но каким бы толстым ни был ледяной покров, вода в скважине никогда не поднимется выше, чем на девяносто процентов. Таковы законы гидрологии. Мы даже устроили лотерею – кто наиболее точно предскажет уровень подъема воды. Реальный уровень всегда колеблется на пару метров в зависимости от местных особенностей. В любом случае вода поднимается примерно на девяносто процентов глубины, так что поднять ее насосом на оставшуюся высоту можно без больших затрат энергии. Мы так и делали,
Под ледником Туэйтса, как и предполагалось, скопилось очень много воды. Большие летние озера талой воды на поверхности ледника утекали в глетчерные мельницы – вертикальные колодцы, по которым водяные потоки спускаются под ледник. Вода накапливается на каменном ложе, играя роль смазки для скольжения ледника по его поверхности. Поэтому ледники зачастую больше похожи на реки, чем ледяные поля, и «текут» почти с той же скоростью, как некоторые равнинные реки, вот только воды в них в сотни раз больше, чем в Амазонке. К тому же вода в Амазонке еще вчера была дождем, в то время как антарктический лед лежал на своем месте последние пять миллионов лет, а то и дольше. Так что уровень океана повысится не на шутку.
Если выкачать из-под ледника часть воды, лед снова опустится на скальную основу, и скорость его движения резко упадет. После чего мы будем откачивать воду из-под ледника до тех пор, пока лед не примерзнет к ложу, спускаясь по нему с прежней скоростью, и жутко деформируется, образовав целые поля расселин, короче, снова поведет себя привычным образом. Так было задумано.
Нас отправили проверить план на практике. Некоторые предсказывали, что вода под ледником смешается с отложениями до консистенции зубной пасты и ее будет невозможно или очень трудно извлечь наружу. Другие возражали, что отложения давным-давно смыло, ложе после миллионов лет шлифования льдом стало чистое как стеклышко, вода внизу не содержит загрязнений, достаточно проткнуть ледяной покров, и она ударит фонтаном, все вокруг искорежит, а значит, мы все замерзнем насмерть или еще быстрее утонем. Спецы по гидрологии поднимали подобные предсказания на смех, но что получится на практике, никто не знал. Оставалось попробовать.
Мы растопили первую скважину, вода поднялась по стволу на восемьдесят семь процентов, и я выиграл пари. «Кончай, Пит, – говорили они, – нельзя побеждать в лотерее, которую сам придумал». «Еще как можно», – отвечал я. Мы забирали воду из верхней части колонки, но она постоянно прибывала, уровень не снижался. Так продолжалось четверо суток. Все в норме!
А потом вода вдруг перестала поступать. Очевидно, сдвиг ледяного пласта нарушил целостность скважины. «Точно так же глушат нефтяные скважины», – сказал кто-то. Однако это не тот случай. По моим прикидкам, скорее виновато смещение льда. В верховьях ледника, примерно в тридцати километрах от нас, имелось целое поле расселин, оставалось только гадать, сколько их было ниже по течению.
В любом случае ничего хорошего. Чтобы метод работал, скважины, естественно, должны оставаться открытыми. Предстояло установить, является ли разрушение скважины типичным явлением или случайной аварией. А еще – сможем ли мы отремонтировать скважину. Другими словами, заново ее открыть и не допустить повторения дефекта. Если не получится, скважину придется, скорее всего, бросить и бурить новую. Но если не разобраться, в чем проблема, и аварии из-за нестабильности ледника будут происходить снова и снова, то, возможно, от идеи придется отказаться совсем.
К нам отправили отряд для проведения сейсмических испытаний, снабдив специалистов камерами и мониторами, чтобы посмотреть, что творится в скважине. Рейс отложили из-за ураганного ветра, и пару дней мы вынужденно били баклуши. Я был уверен, что мы разберемся, однако настроение в столовой можно было охарактеризовать как предчувствие недоброго.
– Пит, это решение, возможно, очередная фантазия, – сказал мне один из постдоков. – Новая мечта об искуплении геоинженерных грехов. Верняк, срикошетивший нам же в голову.
– Надеюсь, что это не так, – ответил я. – Мне понравился здешний пляж.
– Эй, – возразил кто-то, – геоинжиниринг не фантазия. Индийцы выпустили в атмосферу двуокись серы, и это сработало. Температуры не растут уже несколько лет.
– Подумаешь, великое дело, – отозвался кто-то еще.
– Да, великое!
– Главную проблему они так и не решили.
– Верно, однако такая задача и не ставилась. Мера-то была временная!
– Для этого мы сюда и приехали, – напомнил я. – Это еще одна новая мера.
– Так-то оно так. Но видишь ли, доктор Джи, даже если у нас получится, ледник все равно будет сползать, так что рано или поздно вся насосная станция утонет в море. Ее придется отстраивать заново.
– Разумеется, – ответил я. – Это из той же оперы, что и покраска моста «Золотые ворота». Так делаются многие вещи. Техподдержка называется.
– А что ты предлагаешь взамен? – спросил кто-то.
– Это будет стоить целую кучу денег!
– Поясни, как ты понимаешь стоимость, – предложил я. Постдоки бывают настолько узколобыми, что за них делается страшно. Я опустил их на землю: если что-то требуется сделать, то надо просто брать и делать. – Что толку говорить о стоимости, когда речь идет о насущной необходимости? Деньги не есть реальность. Труд – вот что реально.
– Деньги вполне реальны, доктор Джи. Вот увидишь.
– Но ведь ничего не вышло! Скважину обрезало!
– Это только начало. Если не получилось с первого захода…
– …то на второй тебе срежут фонды.
30
Когда речь заходит о годах нерешительности накануне Великого поворота, которые некоторые называют «зыбучими двадцатыми», историки спорят, был ли этот период частью самого Великого поворота, последним издыханием эпохи модерна или же неким переходом от одного к другому. Его сравнивают с затишьем перед бурей – периодом 1900–1914 годов, когда двадцатый век еще не вступил в свои права и люди не подозревали о приближении грандиозной катастрофы. Консенсусом здесь даже не пахнет.
Естественно, попытки поделить прошлое на эпохи предпринимались и раньше. Такое деление всегда является актом воображения, которое притягивают к себе геологические явления (ледниковые периоды, вымирание видов и т. д.), технологии (каменный век, бронзовый век, аграрная революция, индустриальная революция), династии (императоры Китая и Индии, различные правители Европы и других регионов), гегемония (Римская империя, арабская экспансия, европейский колониализм, постколониализм, неоколониализм), экономика (феодализм, капитализм), развитие мысли (Ренессанс, Просвещение, модернизм) и так далее. Это лишь неполный список систем периодизации, размечающих поток исторических событий. Системы эти поучительны своей сомнительностью, и все же, как однажды кто-то заметил, «мы не можем не периодизировать». Мысль, похоже, верна. Может статься, периодизация – хорошее напоминание: каким бы укоренившимся порядок вещей ни казался в свое время, нет никаких шансов, что он останется таким же через столетие или хотя бы десять лет. И если на каком-то этапе события выглядят хаотичными и граничащими с полным распадом, в конце концов неизбежно возникнет какой-нибудь новый порядок, причем скорее раньше, чем позже.