Миньон, просто миньон...
Шрифт:
Виноград стал еще слаще.
– Оставь свои лохмотья у двери. Утром я верну тебя на кухню. Пока прими ванну и переоденься.
Я переминалась с ноги на ногу.
– Не теряй время, болтушка. Клянусь, что не буду на тебя смотреть.
В подтверждение своих слов он уставился на картину. На мгнoвение мне показалось, что линии на ней приобрели узнаваемые очертания. Но только на мгновение. Я моргнула и все исчезло.
Не то, чтобы я не доверяла Караколю, но ширму раздвинула на максимально возмoжную ширину,и прежде чем раздеться, скрывшись
Вода в ванной была едва теплой, но я застонала бы от наслаждения , если бы могла стонать . Я терла себя щеткой и обнаруженным на бортике мочалкой, промыла волосы, порадовавшись, что они сейчас короткие и не требуют особого ухода. Затем, выбравшись из ванны, я вытерлась, стоя перед медным зеркалом, стоящим на туалетном столике.
Волосы обрамляли мое лицо, влажными, они едва достигали мочек ушей. Да уж, цирюльника из меня не выйдет. лаза покраснели от усталости, губы потрескались, нижняя распухла, будто я постоянно ее покусывала. шрам был отвратителен.
От уголка глаза через щеку он спускался к подбородку. Я
заплакала и слезы потекли по шраму, как по руслу реки.
Рыдала я недолго. отому что смысла в рыданиях не было никакого. Люди иногда теряют больше, чем красоту. К тому же, красота – самая недолговечная в мире вещь. В любом случае, я бы постарела,и…
Шмыгнув носом, я улыбнулась своему отражению.
А графу Шерези этот шрам пойдет. Дамы, сраженные его загадочностью, будут ходить за графом хвостиком.
Святые бубенчики! чем я думаю? надеюсь, Караколь не слушает сейчас мои мысли и не будет надо мною потешаться.
Я выглянула за ширму. Фахан не потешался, он безотрывно смотрел на картину, как будто там давали уличное представление, или танцевали балет.
Я аккуратно сложила свою грязную одежду, футляр (Фаханов футляр! Сколько же с ним неудобств!) поместился в кармашек шлафора.
робежавшись по холодному каменному полу до стола, я устроилась за ним в кресле, поджав под себя ноги. Караколь не пошевелился. Я, похвалив про себя как его предусмотрительность,так и ненавязчивость, приступила к трапезе. Оленина, запеченная c артишоками, сыр и два видa паштета, в одном из которых я опознала гусиный, а другой не опознала вовсе. Все было вкусным, даже если принять во внимание мой нечеловеческий голод. Молодое игристое вино, великолепно сочетающееся как с паштетами,так и с сыром.
«Почему он не шевелиться? Он что там, уснул?»
Караколь дернул плечами, пошевелил крыльями, поднимаясь из кресла и присоединился ко мне за столом.
– Миледи, - прежде чем присесть, он поклонился, – красный вам к лицу.
Я хихикнула, пузырьки вина щекотали нёбо.
И мы стали поддерживать светскую беседу. Он неожиданно много знал, например, о балете,и улыбаясь воспоминаниям, рассказал, как смотрел мою эпохальную постановку
Караколь с восторгом описывал, какой чистой силой дышал мой танец.
– Это было волшебно. Даже танцы авалонских фей не могут сравниться с тем, что представила ты!
На десерт был виноград, и я ощипала его полностью. Вино во второй бутыли oказалось насыщеннее и крепче. Я его только понюхала, памятуя о способности своей пьянеть с первого же глотка.
Как же мне было хорошо в этот момент! Даже «труляля» с
Караколем, в котором ему с такой непреклонностью было отказано, перестало казаться чем-то невозможным,или (о ужас!) неприятным.
Я – уродина, он тоже не красавец. Из нас двоих получилась бы неплохая парочка. Он добр и внимателен. Он заботится обо мне. сли б не он, Моник-Ригель, эта безумная корова, давно уже играла в мяч головой графа Цветочка Шерези.
Голова закружилась, я была уверена, что не от вина,и не от охватившего меня чувства довольной сытости. Уши заложило, как бывает при сильном ветре,и где–то на самом краешке звуков, выше, чем самый высокий визг, я разобрала «приди»,исполненное голосом безумной королевы.
Караколь моментально унесся в ночь, послав мне на прощание воздушный поцелуй.
– Госпожа зовет меня, я не могу отказать.
Разочарование мое было неглубоким и крайне недoлгим.
ройдя по кoмнате легкими танцевальными па, я затушила одну за другой все свечи, кроме той, что стояла на туалетном столике за ширмой и давала немного рассеянного света. Затем, исполнив батман, подпрыгнула у самой постели и рухнула на нее, уснув, кажется, ещё в полете.
А ночью настало время сюрприза.
Уже потом, когда я смогла дышать и перестала стучать зубами от охватившего ужаса, пришло воспоминание, а с ним и понимание. Крошка-цверг сказал мне перед расставанием, что ночью бубенцы меня удивят. Они и удивили. Ошеломили.
Ошарашили.
Сначала где-то в районе живота что-то закопошилось. Я
проснулась, хлопнула себя поверх халата, почувствовала под руками шевеление, заорала, молча и от того еще более страшно, распахнула шлафор, сбивая юркую тварь. Футляр выпутался из ткани, скатился по бедру и раскрылся. Вокруг разнесся мелодичный звон – буквально несколько аккордов, знакомая с детства мелодия.
Я подобрала ноги под себя, вытянула шею, рассматривая содержимое футляра.
Бубенцы? Ну, если понимать это слово буквально… А как цверги, по-твоему это слово поняли, дура ты деревенская?
Вспомни, что именно ты просила? Графские бубенцы! Нет, волшебные графские бубенцы! Бубенцы, которые не нужно было бы подвязывать…
Я по словечку воссоздавала в памяти свой заказ, краснела, бледнела и злилась на себя.
Графские бубенцы – это название полевого цветка, вот его ты и получила – вьюнок с двумя крошечными колокольчиками на кончике стебля. Ты отдала свои волосы за букет, Шерези.