Миноносец. ГРУ Петра Великого
Шрифт:
Из Венеции тревожных вестей пока не было, хотя русских туда поехало втрое больше, нежели в Тулон. Думаю, поведение местных юношей нередко служит образцом для приезжих – а венецианцы справедливо считаются самыми миролюбивыми среди окружающих народов. Все же надлежало исполнить приказ царя, напомнив молодым людям, что они не брошены на волю равнодушной судьбы, и предварив, по возможности, эвентуальные будущие несчастья. Пуще приказа меня влекли на родные берега воспоминания детства, в которых время, по свойству человеческой памяти, приглушило все дурное.
Строго говоря, саму Венецию я рассчитывал посетить на обратном пути. Сначала – Керкиру, где стояли галеры, с русскими гардемаринами на них. Serenissima пребывала в мире, но по обе стороны от нее разворачивались войны империи с Портой и Испанией. Страха
Покамест моим вниманием владела семья Кулон, державшая фактическую монополию на королевской верфи. Родоначальник кораблестроительной династии Лаврентий Кулон появился там в начале правления Людовика Четырнадцатого, а ныне его потомство, умножившееся, как песок морской, заполнило все вакансии мастеров. Одних внуков основателя, наверно, дюжина, а еще правнуки подрастали. Последний из сыновей патриарха, глубокий старик, продолжал твердой рукой направлять фамильное дело. Очень неплохо устроенное, хотя с венецианским Арсеналом, где прошли мои юные лета, все-таки не сравнить. Арсенальная же верфь, по многим надежным свидетельствам, являла лишь бледную тень самой себя двухсотлетней давности, когда республика находилась в зените славы и богатства: анналы хранили память о пятнадцати тысячах работников, день и ночь изготовлявших части судов (совершенно одинаковые, по лекалам!), которые затем в строгом порядке собирали вместе, выпуская из ворот по боевой галере каждые сутки. Так что согласованностью действий и точным исполнением чертежей меня не удивить. Я искал и не находил другое.
Ум мой устроен таким образом, что науки, обладающие твердым логическим скелетом, даются ему легко, а основанные на долговременном опыте и мистическом чутье мастера – вызывают раздражение вкупе с желанием перевести их постулаты на общепонятный математический язык. В размерении судовых корпусов и парусной оснастки явно недоставало разумного понимания взаимосвязи отдельных элементов. Почему отношение длины корабля к ширине должно быть в пределах от трех до четырех и что произойдет, если эту пропорцию изменить? Отчего в бакштаг лучше тянет четвероугольный парус, при лавировке – косой, а в полветра – гафельный? Зачем линейным кораблям латинская бизань, когда на остальных мачтах вооружение прямое? Уклончивые, маловразумительные и высокомерные ответы, с едва скрываемым презрением к непосвященному – все, чего удалось добиться. Грех обвинять Кулонов: они хорошие мастера и просто не могли взять в толк, что от них нужно въедливому иностранцу, воспринимая ситуацию в духе поговорки про задающего вопросы дурака. А мое ехидство подогревалось уязвленной гордостью автора, книга которого осталась незамеченной ученым сообществом, вопреки ее бесспорным достоинствам. Идеи о сопротивлении текучих субстанций, развитые студентом Джованетти в трактате по баллистике, прямо-таки просились быть приложенными к движению судов – даже вдвойне, отдельно к парусам и к подводной части.
Благодаря профессорам Морской академии удалось узнать, что попытки математического подхода к конструкции корабля все же делались, и довольно серьезные. Шевалье Рено на несколько лет раньше меня предположил квадратичную зависимость сопротивления воды от скорости, из чисто теоретических соображений. Дальше, однако, сии соображения привели его к весьма шатким выводам, вызвавшим критику со стороны великого Гюйгенса, уже стоящего на гробовом пороге, и дискуссию с участием братьев Бернулли, Иоганна и Якоба. Взяв на себя труд почаще заглядывать в ученые журналы, можно было в дни юности вступить с ними в корреспонденцию с большой пользой для дела: замечательным математикам явно недоставало надежной поддержки опыта. Вследствие чрезмерной увлеченности оружейными делами прекрасный
Возможно, я еще не совсем опоздал к обеду: законы движения тел через текучую среду вряд ли могли считаться достоверно установленными. По слухам, сам Ньютон не столь давно занимался изысканиями в этом направлении, сбрасывая пустотелые стеклянные шары с колокольни – с опубликованием результатов, впрочем, не спешил, как бывает свойственно людям, взирающим на мир sub specie aeternalis с точки зрения вечности. Самый основательный труд по судовому строению – «Theorie de la Construktion des Vaisseaux», изданный тулонским профессором математики иезуитом Гостэ двадцать лет назад, исходил в части динамики из ложных предпосылок. Зато решение вопросов остойчивости было превосходным: что ж, иезуиты знают, как хранить равновесие, но их вражда ко всякому движению вперед даже здесь проявилась!
Проблема заключалась в том, что судостроителям не было ни малейшего дела до теоретических выкладок ученых мужей, а ни один математик не дал себе труда построить собственными руками хоть маленькую лодчонку для проверки гипотез. Может, оно и к лучшему: иначе число профессоров резко убыло бы, а число утопленников – прибавилось. С бесцеремонной дерзостью неофита я возомнил себя сводником, призванным поженить ремесло и науку, доселе сторонившиеся друг друга. Отдельная тетрадь, отведенная для заметок по корабельной архитектуре, быстро наполнялась чертежами, схемами и стремительно разрастающимися планами опытов. Знакомый азарт гончей, вставшей на след, проснулся в душе и уводил все дальше в чуждые доселе дебри. Только привычка доводить дела до конца заставила оторвать пару часов от нового увлечения, чтобы закончить очерк о действии магнита на металлический маятник.
Наконец, юнга принес записку: капитан приглашает уважаемого господина графа на борт вверенного ему судна. Я несколько секунд тупо смотрел в недоумении, потом пожалел, что приходится прервать многообещающую цепочку мыслей, потом обрадовался, что на время пути получу объект для наблюдений – жаль, не для опытов! Настоящий моряк скорее разрешит хирургические опыты на своем теле, чем на родном корабле: связь с кораблем слишком интимна. Трехмачтовый пинк «Марион» и его капитан Этьен Пажес чем-то неуловимо походили друг на друга: так бывают схожи любящие супруги или, скорее, старые друзья. В отличие от англичан, у французов корабль – мужского рода. Оба неторопливо солидные, с легчайшим оттенком франтовства, намекающим на прочный достаток, любители поворчать. Тональность капитанского голоса и скрипов в корпусе при смене галса не вполне совпадали, но что-то общее чувствовалось. Им не впервой было перевозить пассажиров: негоцианты часто путешествовали вместе со своим товаром или по другим делам. В этот раз заботу о грузе возложили на капитана, и каюта суперкарго была свободна. Хорошо, что не потребовалось стеснять экипаж.
Ветер дул не самый подходящий, и пришлось долго маневрировать, прежде чем угловатая громада форта Мурильон переместилась с бакборта за корму. Двигаясь в бейдевинд правым галсом вдоль провансальского берега, высокобортное судно терпело изрядный снос. Следующий день ветер стал заходить, капитан вначале взял ближе к берегу, потом принужден был стать на якорь. Он явно испытывал неловкость перед титулованным пассажиром и предложил вернуться в Тулон, но я отговорился русским суеверием: плохая примета. Спешить некуда, а размышлять над декомпозицией сил, делящих власть над кораблем, удобнее на палубе, нежели на суше. К тому же с Пажесом мы поладили. Он с пониманием отнесся к желанию чужеземного графа угодить своему государю, охотно делился опытом и даже провел парусное учение специально для меня. Обычно торговые капитаны экзерциций матросам не устраивают, им практики без того хватает.
Соскучившись ждать погоду, отправили шлюпку в деревню за свежей рыбой и апельсинами. Ничего ценного, кроме записей, я в путешествие не взял, посему сторож в каюте не требовался: бекташевские парни – задумчивый Афоня и плутоватый Пашка – были со мной. Глядя на аккуратные домики среди фруктовых садов, обычно хмурый Афанасий пихнул приятеля локтем:
– Во где жить-то легко! Кабы можно, я б тут поселился.
– Да че тут хорошего? Скучища! То ли дело в городе! Господин генерал, дозвольте спросить: сия деревня как называется?