Минотавра
Шрифт:
Кору поймал неизвестный?
Боллз вытащил пистолет, и Дикки очень смело предложил:
– Чёрт возьми, давай просто оставим её, Боллз. Мы можем свалить отсюда, пока она наверху.
– Ни за что, Дикки. Ты видел добро в этом доме? Мы никуда не пойдём, пока всё отсюда не вынесем.
Они остались стоять неподвижно, ожидая развязки ситуации. Где-то тикали часы. Писатель снова заметил за собой уже другую дверь с крестом и не долго думая открыл её. Литая лестница уходила вниз в темноту, и ужасный смрад окутал их.
– Чёрт, что за вонь?
– Спросил Боллз.
– Идёт оттуда, предположительно, из подвала, -
Дикки увидел крест.
– Бля, мистер писатель, смотрите, такой же, как те на улице!
– Похоже, Крафтер, оккультист... Он использует кресты как некий защитный символ.
Боллз посмотрел на писателя напуганным взглядом.
– Закрой эту чертову дверь. Эта вонь выводит меня из себя.
Писатель тихонько прикрыл дверь, а затем вернулся, чтобы прислушаться к звукам сверху. Затем... Послышались крадущиеся шаги со стороны ковровой лестницы. Кора зашла в коридор. Она выглядела перепуганной.
– Ну, что там?
– Спросил Боллз.
– Ты видела кого-нибудь наверху?
– Там девушка, странно выглядящяя, - просветила их наркоманка-проститутка.
– Девушка? Странно выглядящяя? Что ты имеешь в виду?
– Она чёрная, - сказала Кора.
– Ты хочешь сказать, что она черномазая?
– Предположил Дикки.
– Может, это горничная Крафтера, - сказал Боллз.
Писатель нахмурился.
– Нет, нет, - настаивала Кора, - я же говорю вам, она полностью чёрная, как будто её покрасили чёрной краской. И она голая.
Боллз вздохнул.
– Голая баба, покрашенная в чёрный цвет, да? Чёрт, чего ещё можно ожидать от наркоманки? У тебя глюки, дурочка!
– Черта с два!
– Возразила Кора, слишком громко.
– Она как будто окрашена в чёрный цвет, с неё стекало что-то мокрое и блестящее. И я точно видела, что она не негруха. Она чёрная, как сама ночь, как дорожная смола, и она лежала на большой пушистой кровати, чёрт вас возьми.
– А что она делала?
– Спросил Боллз.
– Она мастурбировала. Я увидела, как она этим занимается, когда заглянула в комнату. Мне показалось, как будто она в себя кулак засунула.
Боллз нахмурился.
– Дрочащая баба, покрашенная в чёрный цвет... Кора, ты что, под кайфом? Ты, наверное, сосала так много членов, что у тебя уже мозги от спермы засохли.
– Если ты мне не веришь, иди и посмотри сам!
– Возразила она.
– Но сначала выполни свою часть сделки! Развяжи меня, и я свалю отсюда!
– Конечно, детка...
– Боллз снова ударил Кору, и она рухнула.
Боллз мотнул головой в сторону лестницы.
– Дикки, иди наверх и позаботься об этом. Не знаю, чёрт возьми, о чем она говорила, но я действительно думаю, что там цыпочка. Так что иди и свяжи её.
У Дикки отвисла челюсть.
– Чувак, зачем мне это?
– Потому что я тебе сказал, или ты уже и нигритосок боишься?
– Нет, но... Там темно, и...
– Просто иди туда и сделай, как я тебе сказал.
Глаза Дикки уставились на писателя
– Пошли его!
– Чёрт, Дикки, он же писатель, а писатели все слабаки. Так что тащи свою жирную задницу наверх.
– Эммм, я извиняюсь, что перебиваю, но не все писатели слабаки. Например, Эрнест Хемингуэй был боксером, комбатом в гражданской войне, в Испании - профессиональным матадором. А Джон Ирвинг читал Шекспира и Перси Шелли в деревенских пабах, а когда посетители смеялись над ним, он из них всю дурь выбивал!
Боллз посмотрел на него и рявкнул:
– Заткнись уже там! Дикки, давай, иди же, делай, что говорю.
– Но, Боллз...
– Будь мужиком, чёрт тебя подери!
– Затем Боллз пнул его.
– Иду, иду!
– Простонал Дикки и потащился к лестнице.
– И поторопись с этим. Я не хочу торчать здесь всю ночь.
Дикки неохотно исчез наверху лестницы.
Боллз подтолкнул писателя.
– Пойдём, чувак, потаскаем награбленное.
5
Это несправедливо, подумал Дикки. Это должен был быть писатель... Свет его фонарика пересек холл и уткнулся в противоположную комнату, Дикки выключил его судорожными руками, когда заметил клин света в зазоре приоткрытой двери. Дикки опустился на четвереньки на лестничную площадку так тихо, как только мог неуклюжий толстый деревенщина, а затем направился к двери. Часы продолжали где-то тикать, но вместе с ними он услышал стоны, или, по крайней мере, ему так показалось.
Может быть, Кора была права? Может быть, там действительно мастурбирует голая женщина? Он до сих пор не придумал, что с ней делать... Он решил просто ворваться в комнату с криками и воплями и вырубить её, если у него, конечно, получится.
Дикки был монументальным трусом, но он хотел, чтобы Боллз гордился им. "Я докажу ему, что у меня тоже есть яйца!" - Сказал он себе. Но прежде чем он набрался смелости ворваться в комнату, из неё донёсся тихий, распутный, женский голос:
– Входите, молодой человек, и возьмите меня...
Теперь Дикки не знал, что ему делать, он был нешуточно озадачен. Он не был уверен, что услышал голос, ему казалось, что он звучал у него в голове. Как такое может быть?
– Дай мне свою молодость... Окропи меня своим семенем...
Дикки замер у двери.
– Я чувствую твой страх, человек... Я чувствую запах твоей спермы...
Дикки не осознавал этого, но странное бормотание в его голове вогнало его в транс. Затем, как толстый зомби, он толкнул дверь и вошёл. Свет лампы ослепил его, он был слишком яркий и жаркий для настольной лампы, и, конечно, его загипнотизированное сознание не могло понять, откуда взялся свет в обесточенном доме.
– Я мать ночи и королева лабиринта, тень, поднимающаяся с кровати, - сообщила она ему.
– Моя пизда пульсирует в такт твоему гнилому сердцу, твоя бездушная похоть и моё зло должны слиться воедино...
"Странная горничная," - подумало затуманенное сознание Дикки, но потом он увидел, что он ошибся. Женщина поднялась с высокой кровати с балдахином, она была невообразимой красоты, она была красивее, чем любая девушка из порножурналов Дикки. Её большие аппетитные груди, как две дыни, были украшены торчащими сосками. Длинные чёрные волосы спускались по гладкой коже к безволосому лобку, темному и блестящему, как шоколадная глазурь, а плоский живот, казалось, дрожал вокруг аккуратного пупка. Да, это было самое красивое тело, которое ему приходилось когда-либо видеть, за исключением одной причуды: она была чёрной и блестящей, как свежеуложенный гудрон. Дикки больше чувствовал, чем видел, её лицо. Её глаза, такие же чёрные, как и все остальное её тело, излучали черноту и вселенское зло.