Минус на минус
Шрифт:
– Убей её.
– С ума сошёл? – да, я в курсе, что с воображением спорить бессмысленно, а что делать? Чушь же порет!
– Она мешает работать. Ты хочешь работать. С ней не получится. Догони и убей. Один удар в висок. Милиции скажешь, что упала, тебе поверят.
– Знаю, что поверят. Ты не в себе? Нина мне необходима!
– Тогда ты бы не сожалел о работе. Ты сожалеешь. – Блин, конечно, я сожалею! Но что за безумная логика?!
– Заткнись.
– Убей.
И тогда я иду к телефону и набираю номер Ивана.
– Э-эй!
– Извини, задумался.
– Слышь, солнце, ты не забыл, что я, ко всему, – психиатр? Я уж начал думать, что чересчур глубоко погрузил тебя в регрессию. Следи немножко за окружающим миром – тебе здесь что, ещё не надоело? По дому, что ли, не скучаешь? По своим? По Аннушке, по Нине! – вот зря ты, Ванька, так на меня наседаешь. Конечно, соскучился. Остро. Как будто мне непонятно, зачем ты варенье принёс! Но всё равно, пока не разберусь…
– Старик, не дави на меня.
– А я давлю?
– А то.
Скрипнула дверь. Единственное существо в больничке, которому наплевать на распорядок и запреты. Кошка Муська. Большая, белая, мягкая, со всё понимающими оранжевыми глазами на курносой персидской морде. На редкость незамутненное существо. До чужих проблем ей дела нет, равно как и до всяческих указаний. Мне бы её натуру, тогда волноваться было бы не о чем.
Кошка, гордо задрав хвост, шествует мимо нас, перед шкафчиком со спортивными трофеями останавливается и легко, явно не в первый раз, поддаёт лапой по стеклу. То послушно отъезжает в сторону, и кошка вся подбирается, явно собираясь запрыгнуть на полку.
– Мусенька, не надо! Опять уронишь что-нибудь! – тон Ивана заискивающе-просительный.
Кошка отталкивается и прыгает, несколько медалей и дипломов летят на пол. Она сидит и лижет лапу. Как красивая дорогая игрушка, среди наградных листов, призов и кубков, безо всякого раскаяния посматривая на нас сверху вниз.
Ваня огорчённо качает головой:
– Ну, я же говорил!
– Слышь, старик… Я боюсь, ты понимаешь? Я не уверен, что всегда смогу противостоять этому голосу. Но что это не фантазии, для меня очевидно. Мне жаль, правда. Но отвлекись, пожалуйста, от медицины. Тут что-то другое. Я не сумасшедший. Знаю-знаю, все так говорят. Попробуй хоть раз мне поверить – не как врач, а как друг. Я же пил эти ваши таблетки, и что? Только голова дурная была. А голос никуда не делся.
– Была?! – так и знал, что он в это вцепится.
– Была. Спасибо голосу, надоумил, как обойтись, хотя твои церберы даже в рот заглядывают.
– И как?
– Ага, щаз. Ты меня ещё на слаб'o возьми.
– Нет, обещаю: отменю назначения. Скажи, вдруг ты не один такой умный.
– Хорошо. Помни уговор. – Наклоняюсь к его уху и шепчу. Брови друга ползут вверх, и он только и находится, что сказать:
– Ну, ты артист!
– Не я. Я б до такого сроду не дотумкал.
Иван некоторое время сосредоточенно размышляет, потом неожиданно, хитро блеснув глазами, говорит:
– Сима… Ну, допустим, ты прав. Это что-то
– Он один.
– Ладно, с голосом. Он тебе отвечал?
– Да. Если я спорил, отвечал. Доказывал логичность и осуществимость своих предложений.
– Я не про то! Просто ты мог бы попытаться поменяться с ним ролями, понимаешь?
– Что?
– Ну, приказать ему что-нибудь. Чтобы не ты выполнил, а он… – эх, Ваня-Ваня, друг ты мой сердечный… насквозь я тебя знаю, навылет вижу… думаешь, сейчас докажешь мне, что моего невидимого собеседника в природе-таки не существует?
Хотя сама по себе мысль недурна.
– Наверное, мог бы. Только он к этому нисколько не расположен.
– Знаешь, есть одна замечательная книжка – «Люди, которые играют в игры. Игры, в которые играют люди». По-моему, я давал тебе её почитать, в школе, помнишь? – помню, ещё бы. В девятом классе я, кажется, раз по пять на дню о ней слышал. Так это ты тогда решил изучать психологию и психиатрию, оказывается. Интересно, не знал.
– Ага.
– Её бы тебе сейчас посмотреть. Там по пунктам разложено, как повернуть разговор, чтобы на деле обменяться с собеседником позицией.
– Вань… Я не помню, что там было написано – но хорошо помню её толщину.
– Да, точно. Хорошо, тогда так…
Я внимательно слушал – и молился, чтобы голос не следил за нашей беседой. Как всё, оказывается, странно. Я всё время пытался держаться с голосом на равных. Не подчиняться, спорить. Лез наверх! А чтобы повернуть по-своему, оказывается, надо было…
– Голос, ты где?
– …
– Прошу тебя… У меня проблема.
– …
– Знаешь, я подумал, что ты каждый раз был прав.
– Наконец-то.
– Да. Ты правильно говорил, я бы все вопросы давно решил, если бы так делал. Мне надо было тебя слушаться.
– А ты умнее, чем казался.
– М-м-м… не совсем… Знаешь, я не уверен, что ты настоящий. Прости, пожалуйста. Но, может, ты моя галлюцинация?
– Знаю. Иначе б мы тут не сидели.
– Так… это… а ты существуешь?
– Конечно.
– Трудно поверить.
– Да легко!
– Нет, боюсь, не настолько… то есть… извини, мне сложновато. Я же – не ты.
– Доказательств захотелось? Так легко же, говорю! Что тебе продемонстрировать? – об этом я не думал. Чёрт! Что бы такое попросить? Впрочем, без разницы!
– Сделай так, чтобы вон тот кубок покружился вокруг люстры.
– Ну ты и дурак! Ладно, в первый и последний раз, специально для недоразвитых форм жизни…
Самый большой кубок, «За победу в чемпионате», дёргается и взмывает к потолку. Муська издает истеричное «Мя-а-а-уууу!» и опрометью бросается вон из шкафа, сметая награды, которые с грохотом сыплются на пол. Она мчится через кабинет пулей, вздыбив шерсть на загривке, выскакивает в коридор, и скоро кошачьи вопли стихают где-то вдалеке.