Минус тридцать
Шрифт:
Ближе к полуночи, после ванной и окончательных сборов, Манецкий рассказал жене в череде других институтских новостей и об отставке Ады Соломоновны. Поднаторевшая в мелках интригах Ольга сразу же выдала законченную интерпретацию сегодняшних событий.
– Потому тебя и посылают. И никакой тебе замены не будет. А за этот месяц ваши жидомасоны проведут Липовича при полном одобрении всего трудового коллектива. И сидеть тебе еще пять лет в ассистентах, и шибать деньги на всех углах. Растяпа ты, растяпа и лопух, – но прозвучало это беззлобно и устало, как рокот уходящей грозы.
– Вероятно, ты права. Я не задумывался. Надоело все это. Наплюй и забудь. А зарплата… Что зарплата? Хоть профессорскую сейчас дай, все одно – хватать
Ольга промолчала, но не преминула чисто по-женски выразить свое недовольство: когда легли в кровать, она повернулась спиной к потянувшемуся было к ней мужу и пробурчала что-то об усталости и ненасытных эгоистах.
Манецкий попробовал напомнить, что уж три дня, как ничего не было, и неизвестно, сколько еще не будет; не дождавшись никакого знака, он провел рукой вверх по бедру, задрав ночную сорочку почти до пояса, но Ольга, дернувшись всем телом, недовольно сбросила его руку, подтянула согнутые в коленях ноги к животу, по-хозяйски расположила свой центр тяжести в центре кровати и окончательно затихла. Манецкому ничего не оставалось, как обиженно повернуться к стене. Обнаженное тело жены жгло через сорочку и раззадоривало, отгоняя столь желанный и необходимый сон. Он скинул с себя свою часть одеяла, проложил его защитным валиком и вытянулся вплотную к стене на оставшемся на кровати месте.
Вытесняя мысли о жене, он принялся размышлять о предметах более отдаленных, и тут всплыла приговоренная к оплеванию и забвению история с доцентской ставкой. Ольгины предположения приобрели черты роковой неизбежности, и Манецкому даже привиделось в лицах, как по возвращению в Москву будут ему выносить соболезнования каждый из сотрудников кафедры.
Последней мыслью Манецкого было: «Слава Богу, еще месяц не видеть этот гадючник.»
Глава 2
Когда Манецкий подъехал к институту, десяток автобусов уже стоял у второго корпуса, под далеко выступающим козырьком у входа беспорядочно лежали рюкзаки и сумки, и пестрела большая, разделенная на группы толпа студентов. Поодаль, особняком, у последнего автобуса стояли перед единственной открытой дверью несколько человек.
«Мне, судя по всему, сюда», – подумал Манецкий. Он окинул всех беглым взглядом – ни одного знакомого, поздоровался для формы, занес рюкзак в автобус и, закурив сигарету, безмолвно присоединился к ожидающим отъезда.
– Ба, Виталик! Что я вижу: таких людей – и на картошку! – Манецкий обернулся и увидел Жука.
– У-ух, Серега! – облегченно выдохнул Манецкий. – Какое счастье! Теперь мы не пропадем! А то стою, как баран, никого не знаю…
– Не переживай, после первого стакана это пройдет. Ты погоди секунду, закину рюк – табачку покурим, как-никак три часа пиликать. Здравствуй, Алла! Передовому классу – нижайшее почтение! О, коммунисты – вперед, если не ошибаюсь, третий раз вместе едем, – бросал Сергей по сторонам, идя к автобусу.
– Что-то тебя разносить начало, – сказал Манецкий, когда Сергей вернулся.
– Тебе хорошо, ты жилистый, как боевой петух. Тебя кормить – только продукты переводить. А я от спокойной жизни полнею, даже на диете.
– Это у тебя спокойная жизнь?! С Наташкой-то!..
– Ты что, ничего не знаешь? Правда, что ли? Я же давно слинял. Достала она меня! Ну, ты ее знаешь – любила разыгрывать из себя этакую эстетствующую интеллектуалку. А с годами всякая дурь только усиливается. И все ее запросы и принципы сыпались на мою бедную голову. Патологически недовольна своим существованием и не может жить, как все. Главное – мне не давала. Ни тебе с друзьями выпить, ни тебе на рыбалку съездить, о футболе уж и не говорю. Представляешь, Джованьоли продала, потому что слово «Спартак» у нее аллергию вызывает! Нет, говорю, я так жить не согласный, давай разводиться. Тут еще подфартило,
– Вот оно – счастье! – согласился Манецкий.
Сергей, приветно вскинув руку, устремился навстречу одному из своих многочисленных знакомых, и Манецкий получил возможность внимательнее присмотреться к окружавшим его людям.
Первое, что бросилось в глаза – паритет полового состава, как специально подбирали. Может быть, действительно специально, чисто мужской коллектив быстро скатывается в непреходящее пьянство.
Мужики… Два представителя передового класса, неопределенного возраста, от тридцати до сорока, сталкивался с ними в механических мастерских, даже, кажется, разговаривал, имен не помнит, пусть будут Механик и Слесарь. Стоят наособицу, смотрят исподлобья, угрюмые, с похмелья, наверно, одно слово – пролетариат. А это что за пожилой дядя? Ах, да, как там его? Почивалин. Приличный по всем отзывам мужик, хоть и партийный. Никуда не лезет, это им, скорее, все дырки затыкают, вот как сейчас. Трое молодых. Высокого спортивного парня с тупой красотой римского патриция он видел впервые, джигита знал только по имени – Като, крупного рыхлого парня, год как закончившего аспирантуру, только по фамилии – Анисочкин.
А что на сладкое? Манецкий провел оценивающим взглядом по женской половине отряда. Пять молоденьких девушек собрались кружком и щебетали, судя по доносившимся словам, щебетали по-лаборантски. Рядом стояли еще две девушки, постарше, но все равно молодые, двадцать пять – двадцать семь, младшие научные или ассистентки, идентифицировал Манецкий. Одна была не по годам грузной, с серьезным лицом. Другая, наоборот, была миниатюрной и тонкокостной с неожиданно крупными, даже резкими чертами лица под копной светлых вьющихся волос. Глаз ни за кого не зацепился. Ну и составчик подобрался, последовал неутешительный вывод, только что молодые, а так – наседки и соски. Впрочем, этого следовало ожидать, если уж не везет, так не везет во всем.
Но тут его взгляд наткнулся на стоящую поодаль, подчеркнуто отстранясь, брюнетку среднего роста. Была она одета в джинсы, свитер с толстым воротом, приталенную болоньевую синюю куртку, на шее – пестрый платочек, на голове – кепка того удивительного покроя, который позволяет полностью скрыть женскую прическу, но производит впечатление кокетливо надетой. Убранные под кепку волосы открывали высокий лоб, удивительно гармонировавший с прямым носом и тонкими губами. Присмотревшись, можно было заметить две небольшие морщинки, сбегавшие от крыльев носа вниз вдоль рта.
Манецкого поразила бесстрастность профиля незнакомки, но он легко представил, как это лицо кривится в презрительной или брезгливой гримасе, углубляя морщинки вокруг губ. Может быть, эти морщинки и появились от частых таких гримас? Незнакомка расцепила сжатые за спиной руки, достала из кармана пачку «Космоса», размяла пальцами сигарету, но в последний момент передумала и убрала сигарету обратно в пачку. Ее руки, нервной порывистостью так контрастировавшие с холодностью лица, были бы красивы – с узкими ладонями, длинными пальцами, миндальными ногтями, покрытыми темно-вишневым лаком, но слишком напрягались жилы при любом движении и уже проступала синева сосудов.