Минута после полуночи
Шрифт:
— Звонили из ресторана и прачечной. Пришел счет от Риммы. Он немного превышает смету, — ответила секретарша. — Хотите взглянуть?
— Да, дорогая, принеси его сюда, — отстучали серебряные молоточки с прежней хрустальной пленительностью. — Только проводи сначала нашего гостя и закрой приемную. Я не хочу, чтобы нам мешали. А если ты еще раз посмеешь заговорить со мной таким тоном, — договорила она, отключая связь, — я сдам тебя Никите с потрохами. До того, как Ирка его отравит.
Женщина, улыбаясь, сложила руки на столе. Кудряшки на ее голове торчали с непобедимой стойкостью — словно проволочные. Посетитель вздохнул, признавая поражение, повернулся и медленно направился к двери.
Москва, ноябрь 1884 года
Гостиная, уставленная вазами с живыми цветами, благоухала. Генеральша позвонила. Вошла горничная Даша.
— Где Катя?
— Она у себя. Одевается.
— Поторопите ее, — велела генеральша.
Даша сделала быстрый реверанс. Пробежала по длинному полутемному коридору, постучала в запертую дверь.
— Войдите, — откликнулся негромкий женский голос.
Катя поправляла прическу перед зеркалом, Лили сидела на кровати в новом нарядном платье, которое контрастировало с ее унылым видом.
— Елизавета Прокофьевна просят поторопиться, — сказала горничная. — Скоро пять часов.
— Передай, что я уже готова, — ответила Катя.
Даша закрыла дверь. Катя села на кровать рядом с Лили. Минуту девушки молчали, потом Лили спросила:
— Во сколько отходит
— Какая тебе разница? — удивилась Катя. — Хочешь проводить?
Лили потупилась. Ее дрожащие пальцы затеребили концы шелкового пояса на талии.
— Он уедет, ты выйдешь замуж и переедешь к мужу. Экка, что будет со мной?
— Ничего особенного. Если Елизавета Прокофьевна найдет достойного жениха, тебя выдадут замуж. — Катя пожала плечами. — Впрочем, не думаю, что твоя жизнь после замужества сильно переменится. Просто вместо матери тобой будет руководить муж. Вот и все.
Лили опустила голову. По ее щекам поползли слезы.
— Перестань! — велела Катя. — Все равно уже ничего не исправишь. Поезд уйдет через два часа, и ты его больше никогда не увидишь. Все к лучшему.
Лили закрыла лицо руками и упала на кровать, содрогаясь всем своим неуклюжим телом. Глаза Кати засверкали. Несколько секунд она не отрываясь смотрела на рыдающую подругу, потом наклонилась и потрясла ее за плечо:
— Ну, будет, будет…
— Это еще что такое? — властно спросила генеральша, появляясь на пороге. — Что тут происходит?
Услышав материнский голос, Лили вскочила с кровати и бросилась вон, по дороге опрокинув скамеечку для ног. Катя проводила ее сочувственным взглядом.
— Что у вас произошло?
— Ничего особенного. Лили огорчена нашей предстоящей разлукой.
«О боже!» — чуть не произнесла Елизавета Прокофьевна. Однако сдержалось, потому что притворяться осталось недолго.
Генеральша оглядела воспитанницу, одетую, как обычно, в белую кофточку с черной юбкой и нахмурилась:
— Почему ты не надела нарядное платье?
— А разве сегодня праздник?
Елизавета Прокофьевна только рукой махнула:
— Делай как знаешь. Я позову тебя, когда приедет Дмитрий Данилович. Надеюсь, ты не наделаешь глупостей.
Влюбленный доктор прибыл точно в пять. На его статной фигуре отлично сидел новенький черный фрак, но выглядел Дубов так, словно не спал несколько ночей подряд.
Александр Карлович приветствовал доктора с необычной сухостью. Не выразил радости по поводу предложения, сделанного обоим опекунам девушки, что-то неразборчиво буркнул в ответ.
Генеральша поторопилась замаскировать странную невежливость мужа:
— Дмитрий Данилович, дорогой, с нашей стороны не может быть никаких препятствий! — сердечно заверила она гостя. — Ваше предложение огромная честь для любой девушки!
Глаза Дубова вспыхнули
— Значит, Екатерина Петровна согласна?
— Она сама вам это скажет, — улыбнулась генеральша. — Я бы только хотела уточнить: когда, по-вашему, удобнее сыграть свадьбу?
— Как можно скорее, — не раздумывая, ответил гость. Тут же смутился и поправился: — То есть, я хотел сказать, что это должна решать невеста и ее родные. Я заранее согласен на любое решение.
Генеральша откинулась на спинку дивана и с улыбкой обмахнулась веером. Все развивается именно так, как она планировала, а это значит, что она избавится от занозы в доме еще до начала Великого поста.
Горничная подала чай, который с недавних пор начали пить в пять часов по английскому обычаю. Дубов бросил короткий взгляд на дверь, тихонько вздохнул и взял чашку.
За столом царило напряженное молчание. Елизавета Прокофьевна сделала несколько безуспешных попыток завязать непринужденную беседу. Влюбленный доктор без конца переспрашивал, отвечал невпопад, а иногда вообще не слышал обращенных к нему вопросов. Генерал хранил упрямое молчание, несмотря на то, что жена несколько раз наступила ему на ногу. Все вздохнули с облегчением, когда чаепитие, наконец, подошло к концу.
— Еще чашечку? — осведомилась Елизавета Прокофьевна.
— Нет-нет, благодарю! — поспешно отказался гость.
Генеральша звонком вызвала горничную.
— Попросите Екатерину Петровну спуститься к нам.
Вошла Катя — холодная, невозмутимая, — сделала вежливый реверанс. Судя по отличному цвету лица, мысли о предстоящем замужестве не лишили барышню сна.
Генеральша дождалась, когда воспитанница приблизится к столу, и торжественно сказала:
— Дмитрий Данилович оказал тебе честь своим предложением.
Генерал прочистил горло. Елизавета Прокофьевна увидела, что он бледен точно так же, как влюбленный доктор.
— Мы, разумеется, решили, что ответить Дмитрию Даниловичу ты должна сама. Оставляем вас вдвоем. — Генеральша встала, окликнула мужа: — Александр!
Генерал нехотя поднялся с дивана, забыв подать жене руку. Генеральша вышла из гостиной следом за мужем. Плотно прикрыла дверь, задержалась, зачем-то протирая начищенную медную ручку. Голоса из комнаты звучали негромко. Она приложила ухо к створке, но тут послышались шаги. Генеральша отпрянула к окну.
— Елизавета Прокофьевна, на сколько персон прикажете накрывать ужин? — спросила горничная.
Генеральша мысленно посчитала. Домочадцев четверо, если у Лили снова не разболится голова, да и влюбленный доктор наверняка останется на весь вечер.
— На пятерых.
Горничная сделала торопливый реверанс и удалилась.
Генеральша отодвинула плотную штору. По очищенной от снега дорожке брел ее муж. Шуба медленно сползала с него, но генерал этого не замечал. Лишь когда теплый мех соскользнул с плеч, Александр Карлович остановился. Подобрал шубу, отряхнул ее от налипшего снега и продолжил движение вокруг клумбы с заснеженной чашей фонтана.
В гостиной, покинутой супругами, царило молчание. Наконец Дубов хрипло спросил:
— Могу я надеяться, что мое предложение будет принято?
— Дмитрий Данилович, почему вы хотите на мне жениться?
Вопрос застал доктора врасплох. Он с изумлением взглянул на спокойное лицо девушки, сидевшей в кресле.
— Как это почему? Я… — он поискал слова и неуклюже договорил: — Вы произвели на меня огромное впечатление.
— Не я первая, как я слышала, — так же спокойно заметила Катя.
Дубов поморщился. Делать подобные замечания молоденьким барышням непозволительно, но он списал его на девичью неопытность.
— Видите ли, Екатерина Петровна, у мужчин есть право на личную жизнь… до женитьбы.
Сказал — и впился взглядом в лицо генеральской воспитанницы: не смутилась ли она, не покраснела? Барышня и бровью не шевельнула.
— А после женитьбы?
Вопрос Дубова озадачил: неужели она ревнует? Поэтому доктор ответил несколько патетически:
— Обещаю, что после женитьбы все эти истории останутся в прошлом. Я не подам вам никакого повода для беспокойства.
— Благодарю. Вам известно, что мои родные не могут дать за мной никакого приданого?
Дубов смутился. Странно, когда девятнадцатилетняя девушка спокойно говорит о столь деликатных вещах. Такие вопросы должны обсуждаться без ее участия.
— Мне неприятно, что вы об этом заговорили. Подобные пустяки не должны вас тревожить. С приданым или без приданого вы мне одинаково дороги.
— Очень благородно с вашей стороны, — заметила Катя бесстрастно. — Если позволите, еще два вопроса. Вы знаете, что я выступаю на сцене?
Дубов вздохнул. Нет, с ней определенно не соскучишься. Почему-то он считал, что этой темы Катя не коснется ни за что и никогда.
— Мне это известно.
— Позволите ли вы мне выступать после замужества?
Дубов покосился на Катю. Шутит она, что ли?
— Вы сможете доставлять удовольствие нашим гостям. Я буду гордиться вашим талантом.
— Значит, я буду петь только в гостиной, — уточнила Катя. — Дорога на сцену после замужества будет для меня закрыта?
— Да как же иначе?! — не сдержался Дубов. — Подумайте сами: разве сцена — это подходящее место для приличной замужней женщины?!
Катя встала с кресла и произнесла спокойным, не изменившимся голосом:
— Дмитрий Данилович, благодарю вас за оказанную честь, но я не могу принять вашего предложения.
— Что? — переспросил Дубов.
— Я говорю, что не выйду за вас замуж, — объяснила Катя. Подумала и добавила: — Ни за что на свете.
С этими словами она сделала гостю реверанс и покинула гостиную. Дубов снова опустился в кресло, не сводя глаз с закрывшейся двери. Внутри царила полная пустота — ни мыслей, ни чувств.
В комнату стремительно вошла генеральша.
— Могу я вас поздравить?
Дубов взъерошил волосы. Проглотил комок, застрявший в горле и тихо
— Не можете.
— Что вы сказали? — переспросила генеральша, усаживаясь в кресло, где минуту назад сидела Катя.
Дубов собрал последние силы:
— Я сказал, что Екатерина Петровна мне отказала.
— Отказала? — переспросила генеральша, не переставая улыбаться.
Только привычка держать себя в руках не позволила доктору заорать во все горло: «Да, да, отказала! Сколько можно повторять!» Вместо этого Дубов поднялся, отвесил хозяйке дома механический поклон и нетвердой походкой покинул комнату. Генеральша услышала, как открылась и снова захлопнулась входная дверь.
— Отказала, — повторила она вслух, прислушиваясь к своему голосу. Он звучал, словно чужой. — Отказала.
Вошел генерал, буркнул, не глядя на жену:
— Надеюсь, ты довольна?
Елизавета Прокофьевна уставилась на мужа.
— Что тебе сказал Дмитрий Данилович?
— Ничего. Сел в коляску и уехал. Видимо, совсем потерял голову от радости.
— Катя ему отказала.
Генерал замер. Его бледные щеки окрасил легкий румянец, а твердо стиснутые губы разжались. Елизавете Прокофьевне показалось, что он с трудом сдерживает радостную улыбку.
— Что ж, отказала, значит, отказала. И говорить больше не о чем.
Генеральша встала.
— Александр, я требую, чтобы эта девушка покинула мой дом. — Она подумала и добавила: — Немедленно.
— Лиза, ты в своем уме?
— Не знаю. Но я хочу, я требую, чтобы она ушла.
— Куда?!
— Куда угодно. Мне все равно.
Генерал дотронулся до ее руки.
— Лиза, ты устала. Тебе нужно хорошенько выспаться.
— Я не засну, пока она находится в моем доме. Увези ее, Александр. Отправь обратно, к матери.
— Подумай, что скажут наши знакомые?! — пустил в ход генерал обычно неотразимый козырь.
— Мне все равно, — твердо ответила Елизавета Прокофьевна. — Пускай говорят все что угодно. Уведи ее из моего дома. Сними номер в гостинице, найди ей квартиру… В общем, придумай, что-нибудь!
Лицо мужа внезапно приобрело незнакомое холодное выражение.
— Прости, Лиза, но это еще и мой дом. Я не допущу, чтобы девушка, за которую я отвечаю, покинула его таким скандальным образом. В чем ее вина? В том, что она отказала человеку с дурной репутацией?
Генеральша, задыхаясь, рванула с шеи жемчужное ожерелье, и крупные перламутровые бусины покатились по ковру. Генерал отчаянно затряс колокольчиком, вызывая горничную. Вбежала бледная Даша, доложила, вытаращив испуганные глаза:
— Наталия Александровна пропала!
— Что?! — вскрикнул генерал. — Как это пропала?
— Вышла за ворота, сказала, прогуляюсь до угла, и до сих пор не вернулась!
Елизавета Прокофьевна пошатнулась, но удержалась на ногах. Оттолкнула протянутую руку мужа, оперлась на плечо горничной и потащилась на второй этаж.
В комнате дочери царил полный разгром. Гардероб раскрыт, вещи валяются на полу, шкатулка, в которой Лили хранила свои безделушки, пуста. На подушке сиротливо лежал сложенный клочок бумаги. Генеральша развернула его, пробежала глазами и выронила бумагу.
— Что? Что? — испуганно спросил генерал, подхватывая жену под руку.
Елизавета Прокофьевна молчала. Ее круглое лицо заливала сине-багровая краска.
— Что происходит? — спросила Катя с порога комнаты. — Где Лили?
Елизавета Прокофьевна собрала все силы, подошла к Кате, размахнулась и влепила воспитаннице оглушительную пощечину.
— Лиза! — вскрикнул генерал.
— Это все ты, — прошептала она, не спуская с воспитанницы налитых кровью глаз. Пошатнулась и грузно упала на ковер.
— Быстро за доктором! — закричал генерал.
Даша суетилась вокруг хозяйки, пытаясь ослабить шнуровку. Генерал метался по комнате, а Катя стояла на прежнем месте, глядя в сине-багровое лицо благодетельницы. На ее щеке медленно проступали длинные красные полосы.
11
Непринужденно, просто (итал.).
За неделю, которую Красовский провел в больнице…
За неделю, которую Красовский провел в больнице, театр словно вымер. Дверь костюмеров почти всегда была заперта, осветитель приходил утром, чтобы включить софиты на сцене, и вечером, чтобы их выключить. Наполовину собранные декорации громоздились за кулисами и покрывались пылью. Уборщица свела свои посещения к минимуму. И только два охранника по-прежнему просиживали целый день перед мониторами, уныло и добросовестно.
Испорченную видеокамеру из артистического коридора мастер посоветовал выбросить.
— С какой стати? — удивился Алимов. — Она совсем новая! Неужели невозможно починить?
— Починить-то можно, — отозвался мастер. — Но купить будет дешевле. Понимаете, ее облили чем-то сладким.
— Чем-чем?
— Чем именно, не знаю. Может, чаем, может пепси-колой. Внутри все липкое. Придется разбирать до последнего винтика и вычищать все контакты и микросхемы. Ремонт влетит в такую копеечку, что проще купить новую. — Мастер пожал плечами. — А вообще — как хотите, конечно. Только ждать придется не меньше недели. И то я не гарантирую.
Новую видеокамеру привезли на следующий день и закрепили под самым потолком. А старую советник упаковал и увез к себе домой. Таким образом начало формироваться что-то вроде «склада улик».
Вторым экспонатом на складе стали две бумаги, подписанные экспертами. В одной говорилось, что на ключах Ирины Извольской остались следы специальной мастики, которую используют для изготовления дубликатов. Связки, принадлежавшие Красовскому и домработнице, были чистыми.
Второе заключение сообщало, что на одной из сумочек примадонны есть отпечатки пальцев Марата Любимова. В сочетании со следами мастики это наводило на подозрения, но Алимов знал, что поддаваться им нельзя.
Любое расследование — это бумага, разорванная на три части. Сверху обычно пишутся имена действующих лиц, снизу — имя автора затеи. Но главная часть — середина. Она склеивает неровные края в единое целое. Без середины невозможно перейти к заключительной части — выводам. Именно в середине написано самое главное — МОТИВ — как название на обложке книги.
Советник любил эту работу, похожую на складывание мозаики. Иногда цветные кусочки ложились впритык, линия в линию, а иногда не находили своего места. На заднем плане рисовались тени смутных догадок, впереди уверенно проступали контуры фактов. Дело обрастало мышцами и плотью, как скелет в фильме ужасов.
В дверь позвонили. Алимов оторвался от вороха пыльных газет и пошел в прихожую.
Помощники — Роман и Леночка — ввалились, как обычно, с грохотом, стуком и громкими восклицаниями. Алимов называл их «молодые люди» и чувствовал себя рядом с ними стариком. «Молодые люди» не умели разговаривать тихо, постоянно пикировались и все на свете возводили в преувеличенную карикатурную степень. Если принимать их в умеренных дозах — ощущения приятные. В чрезмерных — утомительные.
Алимов держал их на работе за отличные головы, страстную работоспособность и неисчерпаемый молодой оптимизм, которым втайне подпитывался, ощущая себя энергетическим вампиром.
— Есть улов? — спросил Алимов, помогая Леночке снять куртку. На улице с утра зарядил мелкий, по-осеннему нудный дождь.
Роман показал большой палец:
— Во! Вам понравится!
— А у меня еще лучше, — похвастала Леночка.
Роман дернул ее за толстую несовременную косу:
— Не ври!
— Отстань!
— Так! — Алимов прервал наметившуюся щенячью возню. — Что в пакетах?
— Ой! — спохватилась Леночка. — Вадим Александрович, я вам полуфабрикатов накупила, как вы просили. Их нужно в морозилку. Ну и еще кое-что, сыр, ветчину, свежий хлеб…
Алимов бросил на пол две пары мягких тапок.
— Надевайте. Сами-то ели?
— Не-а, — беспечно ответил Роман. — Можно руки помыть?
Пока помощники толкались в ванной, шушукаясь и хихикая, Алимов разгрузил принесенные пакеты. Достал из бумажника деньги и вручил Леночке.
— Спасибо, детка. Значит, так: ты у нас сегодня дежурная по камбузу. А мы пока с Ромкой потолкуем.
— Дискриминация по половому признаку, — объявила Леночка и скрылась на кухне.
Роман отряхнул влажную кожаную папку и достал из нее несколько листов бумаги, отпечатанных на ксероксе. Алимов перебрал странички, ненадолго останавливаясь на каждой.
— Это распечатка разговоров за два месяца, как просили, — объяснил Роман. — А это — архивные копии. В компьютер не внесены за давностью лет, пришлось пыли наглотаться.
— Много заплатил? — спросил Алимов.
— Да нет. Распечатку мне приятель по дружбе сделал, а бабушке в архиве купил коробку конфет. Хорошая бабуля, добродушная. Помогла мне в коробках рыться.
— Приложи чек к отчету.
Роман кивнул, прислушиваясь к стуку тарелок на кухне. Его круглое лицо со смешными конопушками на носу стало детским.