Минута после полуночи

Марич Лиза

— Он был закрыт чехлом, — объяснил Алимов. — Как покойник в гробу. Как нечто уже ненужное. Ирина Витальевна знала, что петь она больше не будет.

Красовский приподнялся на локте.

— Но почему она мне ничего не сказала?!

— А вы ей?! — огрызнулся советник. — Можете меня обматерить, но я хотя бы раз выскажусь до конца! Почему вы ей не рассказали, что вы тот самый Никита? Боялись, что она возненавидит вас за вашего отца? Почему не рассказали, как пятнадцать лет гонялись за ней по всему миру? Что не пропустили ни одного спектакля, ни одного концерта с

ее участием? Что всегда дарили ей желтые розы? Что вы любили ее, в конце концов? Почему вы просто с ней не поговорили?!

Красовский опрокинулся на спину и снова уставился в потолок.

— Вы ничего не понимаете. Ирине это не нужно. Она… другая женщина. Она воспринимает любовь как обузу.

— И вы решили, что она пыталась вас убить из чувства мести, так?

— Не ваше дело!

— Дурак вы, Никита Сергеевич! Жили рядом с любимой женщиной, а что творится у нее в душе, узнать не удосужились! Она больше всего на свете боялась, что вы ее разлюбите, после того как узнаете, что великой оперной примадонны больше не существует! Она делала все, чтобы отсрочить этот момент, даже на убийство пошла! А вы, как последний дурак, дон Кихота до конца разыгрывали! Вместо того, чтобы поговорить! Просто поговорить! И может быть, ничего бы не произошло!

Алимов умолк. Произносить длинные речи в духе Эркюля Пуаро советник не любил, но в данном случае считал объяснение единственным сильнодействующим средством, способным оживить умершую душу короля. И не ошибся.

Красовский отбросил простыню, сел на кровати.

— Она так боялась меня потерять, что решила убить?

— Она вас любила, — сказал советник, не отрывая взгляда от окна. — Действительно любила. Поэтому тянула время и подписывала другие договора. Я прочитал положение о выплате неустойки. Вы представляете себе ее размер? Особенно если выяснится, что Ирина Витальевна знала о том, что петь она больше не может! На юридическом языке это называется «мошенничество»!

Что-то упало на пол с тяжелым стуком, раздался звон разбитого стекла. Советник оглянулся. Металлический штатив, покачиваясь, лежал возле кровати, стеклянная банка с физраствором разлетелась на кусочки, под ней растекалась прозрачная лужица. Красовский выдернул из руки иглу, ногой отшвырнул капельницу и нажал кнопку вызова медсестры.

— Принесите мои вещи, — велел он коротко, когда женщина заглянула в палату.

— Но как же…

— Я сказал, вещи принесите! Что непонятного?

Женщина бросила растерянный взгляд сначала на одного мужчину, потом на другого и скрылась в коридоре.

— Что тут происходит? — спросил врач, появляясь в дверях. — Никита Сергеевич, дорогой мой, какой сюрприз! Но куда же вы собрались в таком виде? Куда…

— Хватит кудахтать, — оборвал врача Красовский. — Лучше в палате приберите. Шагу ступить нельзя, чтобы не споткнуться об какую-нибудь дрянь!

Он выхватил у медсестры сложенную стопку одежды, поднес ее к носу и брезгливо сморщился. А потом скинул с себя голубой больничный балахон, оставшись в чем мать родила. Медсестра испуганно юркнула в коридор, врач и Алимов как по команде отвернулись.

— Мерзость какая, — бормотал Красовский, влезая в паленую одежду, пахнувшую

гарью. — Не могли постирать, что ли?

— Никита Сергеевич!

— Идите к черту, — отозвался Красовский, застегивая джинсы. — Где моя обувь?

— Вас привезли босиком… — проблеял совершенно деморализованный врач.

— И, конечно, без бумажника, — мрачно договорил Красовский. Застегнул джинсы, повернулся к врачу, смерил его задумчивым взглядом: — Какой у вас размер ноги?

— У меня? Сорок третий…

— Отлично! Разувайтесь!

Врач испуганно захлопал ресницами.

— Голубчик! Побойтесь бога! Это уже насилие!

Красовский толкнул его на стул и, не теряя времени на дальнейшие уговоры, содрал с врача туфли. Обулся, потопал здоровой правой ногой, остался доволен.

— Теперь вы. — Он обернулся к Вадиму Александровичу. — Дайте пятьсот рублей. Нет, лучше тысячу.

Алимов достал из кармана бумажник и протянул его игорному королю. Красовский нетерпеливо порылся в отделении для купюр и бросил бумажник на кровать. Машинально поискал глазами палку, не нашел, выругался себе под нос и враскачку двинулся к выходу. Раздался звук хлопнувшей двери.

Врач вздрогнул и посмотрел на Алимова широко раскрытыми глазами.

— Что это было? — спросил он слабым голосом. — Что вы с ним сделали?

Оглушенный Алимов выпустил спинку стула, за которую цеплялся последние пять минут, и потряс головой, чтобы прийти в себя. Глубоко скрытая энергетика игорного короля наконец пробила себе путь наверх и обрушилась на советника как горная река — ледяная, напористая, сбивающая с ног. Река, летящая через каменные пороги в холодное цветущее море.

Предыдущие дни…

Предыдущие дни казались советнику, изолированному от общества, расплавленной резиной. Но сейчас время оседлало мустанга и лихо понеслось вскачь.

По словам Бори Бергмана, Красовский обосновался в прокуратуре прочно, как в собственном казино. Являлся каждое утро, волоча за собой длинный шлейф именитых адвокатов. Распределял их по кабинетам, а сам устремлялся прямиком к начальству. О чем они беседовали, Борис не знал, но тон был самый задушевный. Секретарша, выходя из кабинета, многозначительно щелкала пальцем по горлу: начальство поставило на стол коньяк. Чего-чего, а этого добра в прокуратуре было больше, чем на винном складе. Неизвестный доброжелатель прислал начальству ящик коллекционного «Мартеля», а еще несколько ящиков, с этикеткой попроще, распределил между ответственными работниками.

После допроса Красовского как пострадавшего дело запахло тухлыми яйцами. Выяснилось следующее: в ту злополучную пятницу, тринадцатого июня, Красовский пригласил Извольскую в театр, чтобы единолично насладиться пением звезды. А заодно прихватил с собой легкий наркотик. Зачем? Говорят же: седина в бороду, бес в ребро. Где купил? В подземном переходе на Тверской у незнакомого мужика. Никогда не пробовал, вот и стало интересно, что за фигня такая. Не страшно было делать укол без должного опыта? Да ладно, чего бояться-то, не героин колол! К тому же впереди два выходных дня, если что, можно оклематься.